Очнулась я уже в пути, в другом вагоне, набитом людьми ещё плотнее, чем в нашем первом, сгоревшем дотла. Прошло достаточно много времени с момента бомбёжки, день и ночь, – я это поняла, увидев, что утренний свет пробрался внутрь теплушки. Я всё ещё не могла оторваться от безвременья и пустоты, прицепившихся ко мне, – в этом, как я осознала позже, было моё спасение и избавление от страха, и за это я должна была благодарить судьбу, провидение, бога или чёрта, а может быть, и обоих сразу.
Юваль сидел на краешке маминой длинной кофты и раскачивался, как китайский болванчик. Он, может быть, так выходил из ужаса, который мы пережили, или же просто неожиданно проснулся, а сейчас, чтобы не вставать и случайно не пихнуть кого-нибудь из спящих, разминал затёкшее тело на свой лад. Я попыталась сделать то же самое, но быстро устала и опять провалилась в сон.
Меня разбудили долгие протяжные гудки, доносившиеся с улицы. В вагоне стало намного свободнее и сразу как-то уютнее. Даже топчаны, накрытые мешками с соломой, казались уже не такими безобразными. Вот бы поспать на них, а не на полу, на котором мы были всё это время! Но непонятно всё-таки: куда делась почти треть людей? Мама сказала, что их зачем-то пересадили в другой поезд.
Дверь вагона открылась, и мы увидели неказистый полустанок и людей, бегавших по дощатому настилу в поисках кипятка, папирос, какой-нибудь еды или же простого закутка, где можно было притулиться в ожидании очередного состава. Это была почти нормальная жизнь.
Я что-то стала понимать, совсем немного, – меня осенило, что никакой злой тётки Войны нет, а есть, вероятно, война настоящая, которая только входит в мою жизнь.
Мама решила выйти из вагона и «разузнать всё у начальства», как она сказала. Но никакого начальства она не нашла и вернулась расстроенная. Все наши вещи сгорели в погибшем вагоне, кроме сумочки с документами, которую мама всегда носила с собой, и нам даже воды из колонки не во что было набрать. А день, чёрт его побери, начинался жаркий и душный.
К вагону подбежал толстяк в синей форме и грозно потребовал старшего. Какого ещё «старшего» он здесь решил найти? Мы захихикали, разглядывая вспотевшего и красного от натуги дядьку, но мама цыкнула на нас, и мы затихли, гадая про себя, отыщет он старшего или нет. Дядька, видимо, уже не первый вагон посетил, и он-то, надо полагать, и был на этом птичьем полустанке главным начальством, которое мама безуспешно разыскивала. Старшим по нашей теплушке оказался долговязый мужчина в очках. Кто его назначил на эту должность, никто не знал, и все таращились на объявившегося начальника со смесью удивления и надежды: вдруг оказалось, что все мы не предоставлены самим себе и воле случая, а находимся под присмотром руководства, которое знает, что нужно делать. Это успокоило народ, до того момента бестолково спрашивавший друг у друга, куда вообще поезд идёт и долго ли ещё быть ему в пути.