Незнакомец чуть повернул голову в ее сторону. И вот тут началось самое странное. Его лицо. Та часть, что была видна под шляпой, – скулы, нос, область вокруг рта – она… менялась. Это не было резким изменением, скорее, постоянным, едва заметным мерцанием, флуктуацией. Словно смотришь на поверхность воды, по которой идет рябь. Черты плыли, перетекали одна в другую. На мгновение мне показалось, что у него светлые волосы и приплюснутый нос, как у боксера. Но тут же это видение сменилось другим: темные волосы, резкие скулы, нос с горбинкой. Потом снова что-то иное – морщины вокруг глаз, шрам на щеке, тонкие, аристократические черты. Лицо было похоже на палимпсест – старый пергамент, с которого стерли один текст и написали другой, но следы предыдущих слоев все равно проступают. Оно было одновременно ничьим и принадлежащим всем.
– Он… – начала Кори и осеклась, посмотрев на меня с недоумением. – Светловолосый… нос…
– Нет, – возразил я, чувствуя, как по спине ползет холодок. – Темный. С горбинкой.
Мы смотрели друг на друга, потом на незнакомца. Его лицо продолжало мерцать, подстраиваясь или, наоборот, сопротивляясь нашему восприятию. Словно оно не имело собственной стабильной формы, а было лишь отражением наших ожиданий, наших воспоминаний, наших страхов.
– Вы видите то, что хотите видеть, – сказал незнакомец все тем же ровным, механическим голосом. – Или то, что вам позволяют видеть. Лицо – это лишь маска. Набор знаков, который мы привыкли считывать определенным образом. Но что, если знаки лгут? Что, если означающее оторвалось от означаемого?
Его слова были странными, философскими, но в контексте мерцающего лица они звучали зловеще. Он говорил о нестабильности идентичности, о деконструкции самого понятия «лицо», «личность». И он сам был живым воплощением этой деконструкции.
– Кто вы такой? – повторил я, стараясь придать голосу твердость.
Он чуть наклонил голову, поля шляпы скрыли его лицо почти полностью. Осталась видна лишь тонкая линия губ, которая изогнулась в подобии улыбки. Но улыбка эта была лишена тепла, она была такой же мерцающей и нестабильной, как и его черты.
– Я? – переспросил он. – Можно сказать, я наблюдатель. Или пассажир. Просто пассажир этого поезда, как и вы. – Он сделал паузу, и в тишине снова стал слышен слабый запах озона. – А можно сказать, что я – эхо. Эхо того, что случилось. Или того, что еще случится. Зависит от точки зрения. А точки зрения, как известно, весьма ненадежная штука. Особенно в этом поезде. На этом маршруте.