Я медленно провёл ладонью по её ноге.
– Милейшая, здесь даже волки не слышат криков. – А ты думала, я шучу про душевный оргазм?
Святослав вдруг зарычал, рванув платье. Кнопки посыпались, как сломанные четки. Твои молитвы не спасут тебя. Алекса билась в истерике, но он уже не человек – зверь, которого я сам выпустил из клетки.
– Свят… – попытался я, но он рычал, как зверь. Игра началась. Теперь её не остановить.
Лес шумел, снег засыпал следы, а в салоне пахло страхом и адреналином. Вот она – моя месть за все её игры.
Моя ладонь легла на её грудь – не грубо, но с уверенностью владельца. Алекса билась в руках Святослава, как пойманная птица, но его хватка была железной. Смешно.
Я провёл рукой от ключицы до бёдер, чувствуя, как её тело дрожит. Идеально. Как фарфоровая статуэтка… которую сейчас разобьют.
– Пожалуйста! – взвизгнула она, когда платье треснуло, обнажая сиреневый бюстгальтер. – Я скажу, что сама порвала его в туалете! Честно! – слёзы лились по щекам, но её ложь звучала жалко. Поздно, милая. Ты уже не в том положении, чтобы торговаться.
Святослав вдруг застонал, сжимая чётки под курткой. Его лицо покрылось потом, а в глазах боролись ярость и мольба. Держись, Свят. Ещё чуть-чуть.
– Милейшая, – прошептал я, прижимаясь губами к её уху, – здесь нет туалета. Только лес. И мы. – И твои крики, которые скоро станут музыкой.
Она замерла, поняв, что договориться не получится. В её глазах вспыхнула ярость – настоящая, не та, что она изображала в ресторанах. Вот теперь ты настоящая. Живая. Моя.
Святослав вдруг зарычал, рванув последнюю ткань. Да. Пусть знает, что такое ад.
Прости Алекса, но у меня есть план, и я буду его придерживаться.
– Закрой ей рот, – бросил я. Святослав прижал ладонь к её губам, заглушая крик. Как в детдоме затыкали рот подушкой.
Платье треснуло, обнажив тело, которое я раньше ласкал бы с разрешения, как только она позволила бы это. Теперь это не имело значения. Она больше не хозяйка своей кожи.
Внутри всё замерло. Страх сменился холодным расчётом. Хочу. Значит, возьму.
Слёзы Алексы смазали макияж, превратив лицо в маску трагедии. Как в театре, только без аплодисментов.
– Милейшая, – прошептал я, срывая остатки ткани, – ты сама выбрала этот спектакль.
Святослав вдруг замер, его пальцы судорожно сжали чётки. Молится или проклинает? Но таблетка уже сделала своё дело – он отпустил руки Алексы, будто они обожгли его.