Она касается моей грудины. Всего на мгновение ладошка прочёсывает по рёбрам вверх и исчезает. Слышу шорох её шагов. Распахиваю веки, кося взгляд вбок, где притормаживает девушка.
– Понимаю, как жалко выгляжу, прося прощения за предательство. Я бы на твоём месте никогда не простила. Мне стыдно за всё, что случилось вчера и сегодня. И мне ужасно хреново от того, что я сделала пять лет назад, Андрей. Я… – запинается, прочёсывая пальцами волосы. Поворачивает на меня голову, впиваясь взглядом в мои глаза. – Я такая непроходимая, слабая дура. Я пиздец, какая слабая. Думала, что справляюсь, но нет. – её голос рвётся, разбивается всхлипами. Слёзы уже ручьями из глаз. – Нам не стоит никогда с тобой видеться впредь. Только прошу тебя, не злись на Пашку. У него не было выбора. Он столько корил себя за то, как мы с тобой поступили. Он не виноват. Ни в чём. И он скучает по тебе.
– А ты?
Без понятия, как вырывается этот вопрос. Мне хочется запечатать себе рот ладонью, но перед этим хорошо так шлёпнуть по губам, чтобы не выдавать больше внутреннего хаоса. Потому что я, сука, скучал. Сейчас всё случившееся не имеет значения. Ни предательство, ни то, что у них общий ребёнок. Есть я. Есть Кристина. Совсем близко. И она смотрит на меня так серьёзно и печально, когда выдавливает:
– Ты даже представить не можешь.
Ещё как могу. А вот думать не выходит совсем.
В долю секунды я поворачиваюсь, ловлю тонкое запястье и дёргаю девушку на себя. Оборачиваю руками плечи и поясницу, крепко-крепко обнимая.
Блядь, где мой циник, когда он так нужен? Где ожесточившийся, ненавидящий любовь мудак, которым меня сделали? Почему меня отшвыривает в чувства, которых не должно быть? Разбиты, уничтожены, сожжены её влажным взглядом, полным искренней вины, её жалящими в самое сердце прямыми словами, преисполненными сожаления. Она не врёт. Я вижу это. Знаю. Просто знаю, что сейчас она настоящая. Девочка, которую так сильно любил.
Её несмелые, дрожащие губы касаются шеи. Я вздрагиваю всем телом, каждой его клеткой. Прижимаю ещё плотнее, до хруста. Крест-накрест оборачиваю желанное тело и шепчу:
– Почему, Кристина? Если любила, если больно… Зачем?
Она медленно поднимает лицо. Пальцами проводит по моей скуле и щеке. Я загибаюсь в мучительной агонии, что так расчётливо растягиваю. Она – жена Макеева. Что бы ни было у нас раньше, трогать чужую жену, мать его ребёнка должно быть для меня запретом, табу. Но вместо всех «должен», «нельзя» и «надо» я делаю то, что запрещено и людскими законами, и небесными. Опускаю голову ниже и прижимаюсь губами к её рту. И вкус её взрывает все запреты. Поднимает из глубин каждого тщательно закопанного трупа.