Пока не развалилась наша дружба. Потому что однажды девочка не пришла. Ни на следующий день, ни через неделю. Вонючка не сказала, почему. Я спрашивал, уговаривал, но она только улыбалась и молчала. Тогда я начал злиться. Сильнее чем раньше.
Потом решил, что мне снова стало всё равно. Потому что если даже те, кто держит тебя за руку, могут исчезнуть – значит, лучше никого не пускать близко. Я снова убедился в этом.
Стены строят не для того, чтобы держать других снаружи.
А чтобы удержать себя внутри
Майки
Я снова стою в огне.
Пламя трещит, будто издевается, ползёт вверх по стенам, вылизывая воздух, задевая кожу, но я не двигаюсь – будто ноги приросли к полу, будто всё, что было мной, осталось там, в прошлом. Где-то в пламени кто-то зовёт меня. Голос глухой, будто звучит сквозь толщу воды. Я хочу ответить – и не могу. Тело не слушается. Руки как свинцовые. Пальцы мертвы. Огонь ближе.
И каждый раз одно и то же: я подскакиваю с кровати, будто вырвался. Пот струится по вискам, футболку можно выжимать. Будильник показывает 5:42, а за окном ещё темно. В комнате тихо, слишком тихо. Эта тишина – как напоминание, что всё, что внутри, всё равно проснётся раньше меня.
Я сажусь, сжимаю лицо в ладонях. Зачем вообще спать, если каждый раз одно и то же?
Через двадцать минут я уже на улице. На мне толстовка, капюшон натянут на голову, наушники, чтобы не слышать эту предрассветную тишину. Ну хоть холодный воздух ранней осени немного отрезвляет. Остатки сна всё ещё со мной – как пепел, который не смыть. Никто не знает, как часто я вижу этот огонь. Никто не догадывается. А я не рассказываю, потому что не знаю, как объяснить, откуда он взялся, если меня не было в той машине, если я ничего не видел, только слышал от других, только чувствовал. И почему спустя столько лет – снова.
Психолог в детстве говорила, что я впечатлительный и что образы в голове могут быть сильнее, чем реальность. Якобы я просто много слышал, слишком глубоко принял на себя боль Наны, но она ни разу не сказала, что это была и моя боль. Почему взрослые считают, что дети не способны понимать, что такое утрата. Мне было пять, не полгода и не год. Я помню родителей. Я помню каждый миг своего детства с ними примерно с момента, когда на мое двухлетие отец притащил домой какого-то плешивого котёнка. Мать тогда начала ругаться, но отцу было достаточно обнять её, поцеловать, и через пять минут она уже купала эту наглую морду. Котёнка, не отца.