Я не злюсь, что она меня не узнала. Я бы и сам не узнал себя – того, каким был тогда. Просто её появление – это как сломанная дверь в ту часть меня, которую я годами пытался закрыть.
И теперь – всё снова здесь.
И я не знаю, как с этим быть.
Лея
Когда я сажусь за пустую парту в конце класса, ладони немного влажные. Но не от волнения, я говорила спокойно, не дрожала. Просто внутри что-то будто скребётся, не даёт расслабиться – что-то новое, непознанное. Это не страх, не тревога, возможно – привычка держаться настороже. Всегда.
Класс ничем не отличается от предыдущих – стены с облупленной краской, стандартные парты, звук флуоресцентных ламп, от которого чуть ломит в висках. Рядом кто-то смеётся, кто-то жуёт жвачку. Я не поворачиваюсь. Лучше сразу стать фоном.
Учительница по литературе – Катерина Васильевна – не похожа на других. Она не строит из себя непогрешимую, не возвышается над нами. Говорит так, будто каждое слово весит ровно столько, сколько нужно, – и ни граммом больше. Умеет пошутить, умеет замолчать в правильный момент. И то, как на неё смотрят, – не с опаской, а с уважением, с доверием. Это заметно сразу даже мне.
Сегодня должны были обсуждать Бунина, я прослушала основную часть, витая в собственных мыслях, да и мне это всё не нужно, неинтересно, поэтому пропустила момент, когда они перескочили на рассказ Куприна «Гранатовый браслет». А так можно было? Чтобы что-то на уроке не по плану? Чтобы не заученные фразы, не выстроенные пункты по методичке… Смотрю на учительницу.
– Скажите честно, – улыбается Катерина Васильевна, – вы вообще верите в такую любовь? Безответную, молчаливую, почти фанатичную. Или это всё красивая сказка для скучающих барышень?
В классе поднимается гул. Кто-то хихикает, кто-то тут же говорит «бред», кто-то начинает спорить – всё одновременно. Меня удивляет, что Катерина Васильевна не призывает к тишине, не ругает и не повышает голов. Класс будто на мгновение оживает – не из страха не получить отметку, а из желания сказать.
Я не участвую, но слушаю. Мне странно, что здесь спорят по-настоящему, что у них спрашивают мнение – и правда хотят услышать ответ. Я почти забыла, каково это – когда тебя не поправляют, а слушают.
Крупный, темноволосый парень, сидящий у окна, говорит резко, неожиданно разрезая этот шум. Отрывает взгляд от окна, будто не собирался говорить, но всё-таки решает. Не торопясь, говорит ровно, почти бесцветно, но в тоне чувствуется нечто… глубокое. Нечто прожитое.