– *Вы…* – её глаза, ввалившиеся в череп, расширились. – *Вы взяли мои годы.*
Элиза присела на корточки, любуясь тем, как лунный свет играет на её идеальных ногтях.
– **Ты сама отдала их,** – она провела рукой по лицу Виолетты. Кожа под пальцами сморщилась, как печёное яблоко. – *Каждое твоё восхищение моим талантом, каждый вздох зависти… ты подписывала себе смертный приговор.*
**Флешбек: Лепестки и шипы**
**(До падения Элизы)**
Театр «Этерия» пах в тот вечер пудрой и электричеством. Виолетта Лорен, тогда ещё просто Вика из кордебалета, прижалась лбом к холодной кирпичной стене за кулисами, пытаясь заглушить гул в ушах. Из-за тяжёлого бархатного занавеса доносились аплодисменты – пульсирующие, истеричные, как приступ астмы. Она знала, что сейчас происходит на сцене: Элиза Вейн в роли Саломеи танцует с семью вуалями, и каждый взмах ткани срывает с зала стоны.
– *Смотри, как они её обожают,* – прошептал за её спиной Габриэль Марлоу, поправляя на Виоле пачку из пожелтевшего тюля. – *Словно богиню.*
Виоле не нужно было смотреть. Она видела этот спектакль шесть раз, прячась в последнем ряду галёрки. Видела, как Элиза, обернувшись в кроваво-красные шёлк, выжимала из зрителей слёзы и экстаз. Как мужчины ломали ногти, вцепляясь в бархат кресел. Как женщины, стиснув зубы, срывали с себя жемчужные ожерелья – будто их шеи душил собственный стыд.
Но сегодня всё иначе. Сегодня Виоле разрешили стоять здесь, в тени кулис, с корзиной роз для финального поклона. Она приподняла край занавеса.
Элиза парила в луче софита, её тело изгибалось, будто позвоночник был соткан из дыма. Последняя вуаль упала, и зал ахнул – в её руках мерцал блюдо с отрубленной головой Иоканаана. Не бутафорской, нет. Настоящей. (Позже Виола узнает, что театр платил врачу морга, чтобы каждую ночь привозить свежий трофей).
– *Браво! Бис!* – кричали из первого ряда, и Элиза, улыбаясь окровавленными губами, подмигнула герцогу Альбрехту. Тот, потный и бледный, уронил монокль в бокал с шампанским.
Виоле стало душно. Она судорожно сжала корзину – шипы впились в ладонь, но боль была сладкой. *Вот она – сила. Настоящая. Не эти дурацкие пачки и прыжки под фальшивые аплодисменты.*
– *Принеси ей цветы,* – толкнул Габриэль Марлоу. – *Да не трясись как мышь!*
Виола вышла на сцену, ослеплённая софитами. Аплодисменты захлебнулись на полуслове – публика замерла, разочарованная вторжением серой моли в их пир. Элиза обернулась, и Виола увидела её глаза – синие, как у хищницы, с расширенными зрачками.