– Только тихо. Маяк гремит, но стены тонкие, – он усмехнулся себе под нос, его морщины сложились в знакомый узор, как будто эта фраза была давней шуткой, понятной только ему самому.
Старик вытащил четыре сколотых чашки, каждая из которых, казалось, хранила память о сотнях выпитых чаев в одиночестве. Он налил в каждую мутноватый напиток, крепкий, наверняка горький от долгого настаивания.
Ребята переминались с ноги на ногу, нерешительно присаживаясь на краешки стульев, как воробьи, готовые в любой момент вспорхнуть и улететь. Они образовали маленький круг в радиусе тусклого света керосиновой лампы, и их лица казались ещё моложе, чем были на самом деле – детские маски с недетскими глазами.
– Дети, дети, – вздохнул старик, и в его выдохе слышалась вся усталость мира. – Вас тянет туда, где кончается берег. Думаете, там начнется что-то великое… А там только пустота и обратная сторона прилива.
Томми сжал кулаки так, что костяшки снова побелели – жест, ставший для него привычным за последнюю неделю. Эбби демонстративно закатила глаза, выражая всю глубину своего презрения к нравоучениям взрослых. Это было настолько явно, что Люк невольно фыркнул, подавляя нервный смешок. Джои, все еще не оправившийся от испуга, старательно прятал улыбку в чашке с чаем, делая вид, что согревает озябшие руки. Старик заметил эту молчаливую реакцию, и уголок его рта дрогнул в намеке на улыбку. Взгляд его стал мягче, как будто суровая маска начала таять, обнажая что-то человечное под ней.
– Ладно, ладно, не буду читать вам морали, – он махнул рукой, словно отгоняя невидимых насекомых своих собственных мыслей. – Вы же пришли за ответами, а не за старческим бормотанием.
Чайник на плите тихо подрагивал, как сердце в груди смертельно напуганного человека. Его металлическое тело вибрировало от внутреннего напряжения, почти готовое закричать. В комнате повисла тяжелая тишина, нарушаемая только этим едва слышным дребезжанием и далеким, приглушенным стенами шумом моря.
– Да, я видел ее, – внезапно сказал старик, глядя куда-то в пространство между детьми, словно обращаясь к невидимому собеседнику. – Вашу эту Джейн.
Комната застыла. Даже пламя в лампе, казалось, замерло, перестав колебаться. Четыре пары глаз впились в морщинистое лицо старика с такой интенсивностью, словно пытались прочесть на нем ответ еще до того, как он будет произнесен.