– Ночью, почти перед рассветом, – продолжил он, голос его стал глуше, словно погружаясь в глубины воспоминания. – Луна висела такая… знаете, как кусок мела на грифельной доске. Бледная, но четкая. Она пришла сюда одна. С большим рюкзаком.
Комната застыла. Даже пламя в лампе, казалось, замерло, перестав колебаться. Четыре пары глаз впились в морщинистое лицо старика с такой интенсивностью, словно пытались прочесть на нем ответ еще до того, как он будет произнесен. Эбби тихонько пискнула, зажав рот ладонью. Люк сжал подлокотник стула с такой силой, что древесина жалобно скрипнула. Томми и Джои застыли, боясь пошевелиться, словно малейшее движение могло спугнуть слова, готовые сорваться с губ старика.
– Она стояла на пирсе, – старик провел рукой по лицу, как будто стирая невидимую паутину времени. – Одна. Сначала вообще подумал, что бандиты вроде вас решили так подшутить, уж больно на манекен или статую она похожа была. Что-то было в ее позе… что-то окончательное.
Старик замолчал на миг, словно ловя слова в клубах дыма памяти. Его пальцы бессознательно теребили краешек скатерти, застиранной до белизны старой кости.
– Она не знала, что я наблюдаю, – продолжил он, его взгляд устремился к окну, за которым раскинулось черное море. – Не поднималась сюда. Просто стояла там, вглядываясь в воду, будто ждала кого-то или что-то. А потом появился он. Мужчина. Невысокий такой, в темной куртке. Я не разглядел лица – слишком далеко, да и зрение уже не то. Сказал ей что-то. Тихо. Я, конечно, не расслышал. И она пошла за ним, не оборачиваясь.
Его слова падали в тишину комнаты, как камни в глубокий колодец – тяжело, с гулким эхом последствий.
Люк наклонился вперед, его глаза сузились, как у хищника, почуявшего след.
– Вы пытались ее остановить?
Вопрос прозвучал как обвинение, острое и безжалостное. Но старик только покачал головой, его плечи поникли под невидимым грузом.
– Она сама сделала выбор, – произнес он с той особой интонацией, которая появляется у людей, оправдывающих свое бездействие перед самими собой. – Села в лодку. Маленькую такую, рыбацкую. И они уплыли в туман. Растворились в нем, как будто их никогда и не было.
Он потер ладонью переносицу, где жили глубокие морщины, похожие на русла высохших рек.
– Иногда лучше отпустить, чем пытаться удержать, – его голос был усталым, старым, пропитанным теми бесконечными ночами, когда маяк был единственным светом во всей окружающей темноте. – Некоторые люди не созданы для того, чтобы остаться. Они приходят в нашу жизнь, как приливная волна, и уходят так же неизбежно.