– Коль, не балуй ты стариков чекушками. Ну и… сам бы поменьше… – как-то сказала она, заботливо поправляя одеяло, – нам о малыше надо подумать…
– А чего об нём… думать? – позевнул, отворачиваясь, будущий отец. – Родится, когда время придёт. И вообще… Маринка, ты такая правильная… просто ужас. – Однако спиртом хозяев больше не потчевал.
Месяца через три-четыре неожиданно вернулась Лариска.
– Короче… «любовь не получила-ась», – игриво пропела она за столом, томно поглядывая на Николая: – Иэ-эх!.. Ты мне душу за-аморози-ил, ты мне сердце пра-астуди-и-л!»
* * *
Приспели родины! И вот он, мальчик – вылитая копия Николая! От радости пьяный отец приволок в роддом охапку роз.
– Ну-ка, покажи племяшку! – кричала с улицы разнаряженная Лариска.
– Долго ещё лежать-то? – интересовался озабоченный Николай, передавая жене цветы.
– Послезавтра выпишут.
Мариша наказала мужу принести заготовленное приданое.
– Я тоже приду! – крикнула, уходя Лариса.
Подошёл день выписки. Принимай, мир, нового человека! Весёлый денёк! И на душе праздник! Марина откинула занавеску – сверху, за тополями, видны ползущие взад-вперёд разноцветные трамваи, на остановке суетится народ. «Сейчас приедут…» – За тобой, – сказала пожилая санитарка, – собирайся.
– В холле стояла тётка Агафья. В одной руке она веником держала розовый букет, в другой – узелок для малыша.
– Вот… Колька велел передать… лично в руки, – тётка неуклюже сунула племяннице букет.
– А где… Николай? – растерялась Мариша.
Бабка, пряча оплывшие глаза, теребила узелок.
– Ты… только того… Как сказать-то… Ну, в общем… уехали они с Лоркой. – Тётка скуксилась, выдохнула бражкой: – Ох-х… спутались… и вот…
Марину срочно увезли в терапию – сердце подвело, младенца снова поместили в роддом. Выписались к тётке только через полторы недели. И назвала Марина сына, как и его отца – Николашей. А отец и не вспоминал о сыне… Сестра-Лариса тоже не писала ни ей, ни родителям. Так никто и не знал, где беглые, живы ли?
* * *
Зима. Студёный просочень стелется по полу, вызывая озноб. Сумрачно, и пахнет лекарством. Ребёнок мечется в жару. Табуретка и стул завалены аптечными склянками. На столике разбросано бельишко. Дни и ночи слились воедино. Бесконечная усталость… И это прерывистое со стоном дыхание… Марина сидит на краешке кровати и гладит, и гладит исхудавшее тельце. И смотрит, и смотрит на сына, как в последний раз: «Крошечка моя… радость… умоляю – не умирай! Только не умирай…»