Мы с Вольфгангом зашли в довольно тесное, почти квадратное помещение с небольшим окошком, разделенным на шесть абсолютно ровных квадратов – как я уже успела заметить, так выглядели почти все окна домов в немецком городке. В углу стояла кровать, напротив – небольшой шкаф из массивного темного дерева с зеркалом. После двух недель в переполненном товарном вагоне, в котором я ехала на правах скота, это место показалось мне маленьким раем.
– Умойся, отдохни, Матильда, завтра приступишь к своим обязанностям, – сказал хозяин. – Встаем мы рано, в пять утра. Я разбужу. В жизни наша семья придерживаемся довольно строгих правил: все по времени, по заведенному распорядку, ему мы никогда не изменяем. Сельскохозяйственный труд тяжелый, от зари и до заката, отдохнуть будет некогда, зато он нас кормит, мы не жалуемся.
Надо же, говорит со мной, как с человеком, а не как с подопечными своей сарайки.
– Не беспокойтесь, я привычная, – успокоила я. – Как ухаживать за животными, работать в поле и огороде знаю.
– Хорошо, тогда разбужу утром, а ты пока отдохни, наберись сил, – сказал Вольфганг, закрывая дверь.
Через минуту в комнату, тихо постучав, вошла Мария, передала мне немного одежды взамен моей истрепавшейся и калоши – мои совсем стоптались, просвечивая крупными дырками. Но больше всего меня порадовал, пусть и старенький, но такой нужный в холода темно-синий ватник. Я сложила свое новое богатство и привезенные из дома вещи в шкаф. Последним на полупустую полку поместила аккуратно сложенное свое любимое белое платьице – мою связь с домом и мирной жизнью.
Завершив приготовления, я дошла до кровати и почти упала на постель, впервые за две недели заснув крепким сном.
Встав с рассветом, я впервые за все время после первой бомбежки, оккупации и отправки в Германию подошла к зеркалу. Увиденное удивило меня: лицо стало худее, узкие глаза теперь казались больше, сквозь кофту проступали острые плечи и ключицы. Но самое странное – мои кудрявые волосы. Еще совсем недавно имевшие каштаново-рыжеватый оттенок, теперь они покрылись какими-то белыми брызгами, идущими от корней и по всей длине моих пышных крючковатых прядей. Седина. В свои шестнадцать лет я начала седеть. Стараясь не думать об этом, я отвернулась от зеркала и отправилась работать в свой первый трудовой день немецкой пленной.