, организованного одной старой девой на окраине Неаполя, было трое: Фредерик Ницше, молодой студент Альберт Бреннер и Пауль Ре, еврейский доктор литературы, тонкий философ, который некоторое время был другом и поклонником Ницше и чьи рукописи он умело расшифровывал и переписывал.
Наши постояльцы живут в атмосфере созерцательности и познания, каждый в своей комнате чувствует себя как дома. Окна выходят на тенистые сосны, море. Утро посвящено занятиям и размышлениям. Ницше просыпается в шесть часов и сразу же приступает к работе. К двенадцати часам все собираются на обед. После обеда – купание, прогулки вместе или поодиночке, в зависимости от настроения каждого (часто по три часа кряду). Вечером, после ужина, читают, обычно поручая это Ре.
Для Ницше это первое соприкосновение с Югом становится источником глубокой радости и огромной надежды. У него не хватило сил на Север, на те страны, где души искусственны и медлительны, стремятся к правилам, скованны благоразумием. Но, несомненно, у него хватит духа на Юг. Сейчас ему кажется, что он просто глубоко и спокойно дышит, заново открывая для себя то интеллектуальное ликование, которое является лучшим состоянием для творчества. И несмотря на свои физические недуги, мигрени и рвоту, которые иногда удерживают его в комнате по несколько дней подряд, он работает, прекрасно осознавая свою внутреннюю силу. Тем более обострённо, что в ста шагах от него работает «Другой», Мастер, враг. Да, тот самый Вагнер, которого он любит и ненавидит, тот самый монстр из другой расы людей, расы триумфаторов и вольных стрелков. Неодолимо притянутые друг к другу, друзья-противники присматривают друг за другом. Иногда они прогуливаются вместе, полные роднящей их гордости, сосредоточенные, боевые, заряженные противоположным электричеством.
Вагнер почувствовал в себе все то, в чем теперь упрекает его бывший ученик – ослабление силы мысли, сомнительное качество достигнутых успехов, чувственность падшего искусства. И молодой янсенист задает ему вопрос с холодным взглядом, сухим и глубоким словом, тревожащим отъявленного атеиста из Трибшена, недавно превратившегося в рыцаря Христа: «Чего стоит твоя вера, старик? Где твое духовное оружие, отступник?»
Однажды вечером, незадолго до отъезда композитора в Германию, Ницше и Вагнер совершают свою последнюю совместную прогулку – рука об руку. После стольких прогулок за последние семь или восемь лет, – последнюю, окончательную, ту, за которой уже никогда не последует новая. Разумеется, никто из них не питает особых иллюзий на этот счет, поскольку, отправляясь в этот прекрасный день поздней осени, они молчат, отягощенные воспоминаниями, как влюбленные, достигшие пика своей страсти и знающие, не говоря друг другу, что дальше им идти невозможно. Они прогуливаются вдоль залива, затем пробираются через сосновый лес к какому-то возвышенному месту. И там, глядя на море, Вагнер, наконец-то, негромко произносит: «Пейзаж, подходящий для прощания». А затем, словно для него наступил неизбежный час исповеди, он говорит о «Парсифале». И не как о произведении искусства, а как о подлинном религиозном опыте. Речь идёт уже не о музыке, а о покаянии и воздаянии; не о жизнеутверждающем искусстве, а о благодати благословенного конца, об отпущении грехов, которого Вагнер надеется достичь через это последнее произведение в качестве искупления своих прегрешений.