Потом оказалось, что собака когда-то имела хозяина, но старый хозяин после смерти жены жутко запил, промотал все, что имел, вместе с домом и проживал сейчас, где придется. Он несколько раз приходил к собаке, гладил ее по большой теплой голове и говорил, что завидует ей. Она нашла дом, а ему сейчас совсем негде приткнуться.
Первое время Павел Васильевич старался быть с деревенским бродягой построже. Думал, что он станет на пиво просить или на ночлег пристроится где-нибудь под навесом, но ошибся. Бродяга оказался безобидным. Павел Васильевич смотрел-смотрел, как он без своего угла мается, и не выдержал, пригласил его к себе на жительство, а про себя подумал: «Дом большой, места всем хватит». Два дня для бездомного бродяги баню топил, одежку кой-какую подбирал, по утрам велел как следует умываться. И в конце концов добился своего, – Иван приобрел довольно приличный вид. После этого длинными вечерами Павел Васильевич и деревенский бродяга стали подолгу задерживаться на веранде. Пили чай и беседовали. Хотя, если честно признаться, собеседник из пришлого мужика был неважный. Он только слушал да вздыхал, а Павел Васильевич говорил. Причем, чем мудренее была его речь, тем вдохновеннее. Павел Васильевич сам не ожидал, что под старость лет в нем проснется философская жилка, и наличие внимательного слушателя для него сейчас было как нельзя кстати.
Постепенно на летней веранде стало собираться все семейство Павла Васильевича. Кошка, собака и беспризорный мужик Иван. Кошка, как всегда, сидела на подоконнике, выставив кончик языка. Собака лежала на полу возле порога, положив лобастую морду на перекрестье лап. Иван располагался в старинном кресле и делал вид, что внимательно слушает рассуждения Павла Васильевича. Иван был мужик невзрачный, худой, глуховатый и рано состарившийся. Нижнюю часть лица у него занимала рыжая с проседью брода, незаметно переходящая в пышные бакенбарды, которые он наотрез отказался сбривать, а верхняя половина лица была какого-то странного землистого цвета с темными крапинками. Над маленькими мутноватыми глазами нависали пышные брови, создавая в глазах густую тень, так что взгляд у Ивана всегда казался немного хитроватым, хотя, скорее всего, хитрости в нем не было никакой – сплошная созерцательность и недоумение.