Ведь именно вселенская природа придаёт ценность отдельным людям и вещам. Жизнь человека, вмещающая в себя эту природу, полна тайны и неприкосновенна; мы обносим её узаконенными запретами и наказаниями. Отсюда все наши законы черпают свои последние основания, все в большей или меньшей мере выражают веления этой высшей беспредельной сущности. Собственность – тоже порождение души, она соотносится с великими духовными истинами, и, по неосознанной интуиции, мы ревностно охраняем её мечами и сводами законов, выстраиваем хитроумные и громоздкие конструкции. Смутная догадка об этой связи освещает наш день: это главный аргумент в пользу образования, справедливости, милосердия, основа дружбы и любви, и всех проявлений самоотвержения и величия, возникающих из опоры на собственные силы. Любопытно, что невольно мы всегда читаем, ощущая себя существами высшими. Когда мы обращаемся к мировой истории, к творцам слова, к рассказчикам – в самых величественных описаниях дворцов жрецов и императоров, в торжестве человеческой воли или гения, – они нигде не отвергают нас, не заставляют чувствовать себя чужаками, будто всё это для «более достойных». Напротив: в самых блистательных подъёмах мы особенно близки к происходящему. Всё, что Шекспир говорит о короле, чувствует справедливым и тот мальчишка, что читает в уголке. Мы сопереживаем великим мгновениям истории, великим открытиям, отчаянной борьбе, расцвету народов, – потому что там ради нас установился закон, там прочёсывали моря и искали земли, там наносили решающий удар за нас или так, как мы бы сами поступили или одобрили.
Мы столь же живо интересуемся и положением человека, и его характером. Мы чтим богачей за внешнюю свободу, силу и изящество – качества, которые нам кажутся истинно человеческими, свойственными и нам тоже. Всё, что стоики, восточные мудрецы или современные эссеисты говорят о человеке мудром, – лишь обрисовывает каждому читателю образ его сокровенного «я», описывает его ещё не достигнутое, но достижимое совершенство. Вся мировая литература рисует образ мудреца. Книги, памятники, картины, разговоры – это портреты, в которых он узнаёт черты, которые взращивает в себе. И молчащий, и красноречивый хвалят и обращаются к нему, а он на каждом шагу ловит намёки на свою личную связь с ними. Настоящему искателю не нужно ждать специальных похвал и намёков в чьей-то речи. Он слышит не похвалу себе, а нечто более отрадное – восхищение тем характером, к которому он стремится; слышит это в любом слове о человеческом достоинстве, более того, в каждом факте, в любой мелочи – в журчании реки, в шелесте хлебов. Похвала глядит на него и почтительно склоняется к нему из безмолвной природы, из гор и сияния небес.