И наконец, дом семьи Карель, пакстонианцев до мозга костей. Филомена и Йохан жили в доме-шаре, у них было двое идеальных детей, девочка и мальчик: они готовились ко сну и делали дыхательные упражнения.
Йохан достал бинокль. Он наблюдал за мной.
Было поздно, но Давид еще не спал. Он ждал меня на диване, держа на коленях журнал. Снаружи мне показалось, что я смотрю на картину Хоппера “Комната в Нью-Йорке”: мужчина, сидя в кресле, читает газету. Его жена играет на пианино. Художник поместил в центр полотна дверь, и кажется, что она разделяет их. Комната освещена, атмосфера печальна.
Не успела я снять пальто, как Давид метнул в меня фразу словно нож:
– Я обманывал тебя годами, я даже не старался это скрывать, а ты даже ничего не сказала.
Он признался в измене таким тоном, словно упрекал в ней меня. Уже несколько дней я уделяла ему недостаточно внимания. Взбудораженная расследованием, я получила заряд адреналина, которого мне так не хватало. Исчезновение семьи Руайе-Дюма меня не обрадовало, но мне было приятно вернуться в годы моей молодости, когда каждое новое дело превращалось в приключение. Давид, казалось, решил отомстить за мое приподнятое настроение. Мимо нашего дома прошествовал соседский патруль. Я поприветствовала его, подняв большой палец. Давид подошел ко мне, обхватил ладонями мою голову, чуть заметно улыбнулся и скользнул губами по моей шее:
– Элен, я тебя больше не люблю.
Он с наслаждением проговорил это по слогам. Мне сдавило сердце, кровь толчками пульсировала в артериях, венах, руках до самых кончиков пальцев. Под действием этого электрического тока у меня сами собой сжались кулаки.
Я не смогла бы точно сказать, когда началась наша нелюбовь, но уверена, что жестокость прорвалась в тот ноябрьский вечер и с тех пор не утихала. Как мы до этого дошли? Давид, кажется, ждал какой-то реакции с моей стороны. А я просто погладила его по щеке и села за пианино. Он развернул журнал.
На следующее утро я встретила Нико на скутере. На нем были темные очки. Ему казалось, что в них он смотрится классно, а на самом деле он скорее смахивал на слепого. Его стиль всегда шел вразрез с его намерениями. Когда он хотел выглядеть элегантно, то одевался как служащий похоронной конторы, когда хотел иметь спортивный вид, напяливал что-то такое, в чем стыдно из дому выйти, но хуже всего были те дни, когда он не хотел выглядеть никак. В такие дни он надевал вельветовую рубашку, а сверху джинсовую куртку, и тогда я жалела о тех временах, когда полицейские носили форму.