– Причём… Что ты хочешь сказать? Ты думаешь только о себе, а обо мне не думаешь. Но я люблю тебя… тебя.
– Уж не думаешь ты, что я … – она с испугом посмотрела на него…
– Да, да, я… я тоже живой. Ну вот и хорошо, какая же ты дурочка. Не плачь. Ведь в душе ты любишь меня. Вот, правда, как доброго дядю…
– Да, – всхлипнула она.
– Ведь ты не девочка.
– Но я люблю…
– Ну и люби его, а я тебя. Хорошо?
– Хорошо, – она кивнула.
– И когда ты здесь сидела и говорила со мной, делилась своими радостями, я терпел, я был рад за тебя, хотя и ревновал. Но ты была рядом, и мне было сладко с тобой. Но ты ушла к нему. И я сидел один, чуть не плакал и, чтобы не зарыдать, я, мужчина, напевал песнь одиночества. Я прикладывал к левой стороне груди холодный ком мокрого полотенца. Ложился спать, сжимая зубы, и, чтобы не вспоминать тебя, перед сном считал, считал, забываясь в тяжёлых снах. Иногда держал простыню в зубах, чтоб не сломать зубы, скрипя сердцем от ревности.
Она поднялась, отодвинула чай и с испугом глянула на него.
– Я пойду, у вас жар, и вы нe в своём уме.
– А хотя бы и так! Как можно быть такой бессердечной, уходить от больного человека?
– Но он ждёт меня.
– Он ждёт. Молодой и здоровый, красивый. И за это хочет получить от тебя всё – только за это. А я тебя одевал, наряжал, обувал, кормил и поил. Всё, годами накопленное мной, отдал тебе.
– А, ты вон о чём, а я-то думала, ты по-отечески!
– А я чуть не запил, думал, что ты будешь любить меня…
– Нет, никогда! – вскрикнула Маша. – Я скорее на себя руки наложу.
– Неужели, если человек любит тебя и жизнь готов отдать всего лишь за миг любви, за это руки накладывать? Будь благоразумна, девочка моя.
– Я не твоя. И твоей не была… – Вскочила. – Я думала, он от души… А он вон чего! На, твоего мне ничего не надо, – она сняла с себя кольцо.
Но не швырнула его на стол, а бережно положила рядом. Сняла колье, положила. Подняла руки сзади до выреза, расстегнула замок. Платье упало, сверкая блёстками. Она вышла из него, положила, осталась в туфлях и тёмном нижнем белье, оглядывая себя и вся пылая гневом. – Он, видишь ли, пел грустные песни, думал обо мне, думая, что я такая, – глянула и увидела себя в зеркале – без блеска платья, без серёжек, кольца, и заплакала.
– Сядь, – сказал он, – куда же ты пойдёшь?
– Дай мне твой старый халат, я оденусь и от тебя уйду к нему. Верь мне, я тебе его принесу.