А ведь всё началось несколько лет назад… Простите мне мою прерывистость, бога ради. Я только что обратил внимание на старую фотографию, хранящую в себе кусочек хрупкого и безвозвратно погибшего счастья. Обратите внимание на фотографию в отсыревшей и разваливающейся рамке на моей тумбочке. Тут я и мои родители. Папа с мамой улыбаются, а я радостно размахиваю только что купленным самолётиком, сидя у отца на плечах. Я очень люблю эту фотографию: она напоминает мне о лучшем времени в моей жизни – раннем детстве.
Одним из последних людей, которых я потерял, стал мой родной отец. Эта утрата здорово подкосила меня: я имею привычку болезненно привязываться даже к тем, кто причинял мне вред. Любить их, несмотря ни на что, прощать из раза в раз. И, конечно же, переживать смерть близкого человека всегда тяжело, особенно когда это происходит столь неожиданно.
Мой отец не был безгрешным человеком. Наоборот, он причинил и мне, и всей нашей семье слишком много боли. Отец мой трудился на гидроэлектростанции, где занимал должность инженера. Тогда его профессия считалась престижной, а потому хорошо оплачивалась. У него было всё: хорошая работа, жена, маленький сын. И бутылка. Много бутылок этой мерзкой прозрачной дряни, именуемой водкой. Он пил, что называется, «по-чёрному».
В трезвости этот человек выглядел эталоном спокойствия: никогда ни на кого не кричал, славился своей доброжелательностью и вежливостью, пусть и держал со всеми определённую дистанцию. Из-за его отстранённости и невозмутимости мне порой даже казалось, что мой папа – робот. Руководство и сотрудники ГЭС знали его как исполнительного и ответственного работника, у которого всегда всё под контролем. Щедрый муж, мудрый отец, отзывчивый сосед – таким его знали все. Но, к сожалению, не мы.
Мы знали его другим. С самого детства у меня был только один страх – найти бутылку в пакете с продуктами. Все знали, чем это чревато, но никто не мог сказать и слова против. Все просьбы разрушались одним единственным аргументом: «Я устал». По вечерам он превращался из человека в настоящее чудовище, лишённое всякого сострадания. Как только находился повод поругаться, отец начинал кричать, и крик его походил на рычание неведомого дикого зверя. Стены словно дрожали от каждого произнесённого им грязного слова в адрес моей матери.