Каждый мой вечер был бесконечным переживанием за их жизни и здоровья, сопровождаясь ужасно громкими криками и битой посуды. Порой глухо гремели стены: отец прижимал к ним мать и душил, пока та не начинала задыхаться. Играл с ней, как кот, собирающийся убить раненую им птицу.
Моя мама всегда ходила в закрытой одежде: отец не бил её только по лицу, чтобы никто не знал, какой он на самом деле. Но я видел, как на ней распускаются цветы боли: синие, фиолетовые, жёлтые. Видел кровоподтёки, царапины, порезы. Сметал веником клоки её светлых волос, вырванных в порыве драки. Порой мать пыталась ударить его об угол двери или стола, чтобы тот потерял сознание. Не помогало. Больше всего на свете я желал, чтобы в нашей семье воцарился мир. Есть ли что-то более болезненное, чем наблюдать, как близкие тебе люди каждый день медленно убивают друг друга?
Я сидел у себя в комнате, под столом, и плотно-плотно закрывал уши. Тогда я ещё не знал, что меня ждёт, стоит мне чуть-чуть подрасти. Когда я перешёл в подростковый возраст, бесконечная брань полилась и на меня: отец часто жаловался на мою непонятливость, грубость, тупость и безалаберность. Криворукий, жалкий и недостойный – таким я был для него. «Если не можешь учиться, то вали работать: буду я тебе ещё жрачку и сигареты за свои деньги покупать. Ты здоровый лоб и можешь сам себя обеспечивать!» – сказал он мне в вечер, когда я впервые поднял на него руку.