Логинов расстается с Кеглером
10 сентября 2001-го. Ташкент
Паша Кеглер расстался с Логиновым в Ташкенте. В дороге от Ходжи до Термеза оба хорошо, душевно пили, так что свинцовая злость по поводу неудачи со Львом Панджшера при посредстве чудесного алхимического афганского зелья быстро испарилась через открывшиеся в духоте поры.
– Денег в следующий раз не дадут. А и черт с ними. Мы здесь джумбашами[4] на последние разживемся, будем детям в старости показывать.
– Деньги найдем. Найдем деньги. Не тебя одного Афган еще прокормит, – успокаивал себя Кеглер. И Логинов верил, с сочувствием кивал головой, даже отказавшись от своей склонности смотреть на будущее реалистично, то бишь по большей части в черном цвете…
Весть о том, что Ахмад Шах ранен или даже убит, до журналистов дошла в Термезе. Кеглер хотел вернуться в Ходжа-Бахуитдин, но Логинов отговорил его – сейчас там паника, снимать точно не дадут, а то и грохнут под горячую руку.
– Хрен мы, а не репортеры! – бил себя в налитую грудь маленький крепыш, и тельняшка его колыхалась волнами. – Грош нам цена! Правильно, что не дадут. Денег.
Логинов после получения известия стал мрачнее тучи. Уход Масуда – так он понимал – это крушение хрупкого равновесия, которое держалось в азиатском мире благодаря узенькой жилке Панджшера. Высокий, быстро седеющий мужчина харкнул пыльную слюну прямо под ноги и растер ботинком.
– Кеглер, дурень, хочешь под талибов попасть – езжай. Они теперь как тараканы попрут, свет-то погасили! Ты – репортер, я – профессионал. По жизни, – вспылил Логинов.
– По жизни, по жизни! Ты же сам пел, что скоро со скуки сдохнешь! – обиделся Кеглер. У него даже появилась мысль, не подраться ли с этим «профессионалом», обосновавшимся в журналистике без году неделя.
– Что, профи, кишка слаба? Маяко-овский… А как до дела – так стух? Слабо на место событий, а?
– Я уже был на месте, Кеглер. И на своем, и на чужом. Мне этих мест хватило, свое по край, лишнего да чужого не надо! – Логинов показал на шрам, идущий от носа к уху. Шрам, уже было побледневший в кельнском туманном молоке, теперь то ли от жары, то ли от спирта зловеще побагровел.
Но Кеглер не мог успокоиться. Не он виноват в перестройке и гласности, обольстивших его свободой и сделавших из начинающего кинооператора спутника журналистов. Годы ушли, но у него все-таки еще все впереди. Он еще скажет свое собственное слово. И сейчас – это его шанс. И будет слава. Но на пути к славе – пижон с бутафорским наложенным рубцом.