Изредка Костя в общении осуждал отца за его поступок, употребляя всё то же слово – «предатель». Отец злился, убеждал Константина в сложности жизни и отношений и советовал уйти, наконец, от матери в свободное плавание.
Прошло ещё несколько лет. У отца в другой семье родилась дочь, которую Константин не хотел видеть и признавать сестрой. Он продолжал жить вдвоём с матерью тихой размеренной жизнью.
А Георгий всё чаще и чаще злился, что сын не может оторваться от «мамкиной юбки», что не заводит себе семью, ну или, как минимум, не уходит жить самостоятельной жизнью. Волны его аргументов разбивались о скалистый берег мировоззрения Людмилы. Мать вцепилась в сына мёртвой хваткой, будто без него она сразу прекратит существование на этом свете.
Людмила не представляла свою жизнь в одиночестве. После ухода Георгия всех мужиков она стала считать подонками и устраивать личную жизнь не собиралась. Её «личной жизнью» стал сын. Людмила находила в нём сразу и мужа, и ребёнка, реализуя свою женскую миссию сполна. Полная опека и забота переплеталось с тотальным контролем.
Какое-то время Костю это устраивало. Он просыпался под запах сырников или блинчиков, с работы приходил в уютную квартиру и садился за стол, на котором снова стояло что-то по-домашнему вкусное. Вещи его всегда были выстираны, выглажены и сложены аккуратной стопкой в комод. Его жилое пространство сияло чистотой и благоухало свежими амбре.
Константин, совсем как отец в далёком детстве, ковыряя вилкой в тарелке, рассказывал матери последние новости с работы. Кого-то поругивал, кого-то одобрял. Мать сидела напротив и, классически подперев кулачком голову, внимательно слушала, морщась, когда ей что-то не нравилось и улыбаясь, если ей это импонировало.
Когда Константину стукнуло тридцать, он всё больше и больше стал задумываться о семье. Своей семье. Представлял юную жену, суетящуюся у плиты. Но когда в его воображении его юная жена оборачивалась – у неё, странным образом, почему-то оказывалось лицо матери. Дети вообще не представлялись. Возможно потому, что Костик рядом с матерью ещё сам чувствовал себя ребёнком.
Иногда он, украдкой, по долгу службы, общаясь с какой-нибудь весьма привлекательной особой, представлял её в роли своей второй половины. Выходило не очень: Костя сразу начинал смущаться, заикаться и злиться на себя за своё стеснение.