Вершины или припорошены снегом, или спрятаны облаками, так что не всегда мне удаётся рассмотреть их яснее, чем на старой фотографии, найденной на самом дне старой коробки из-под советского ещё миксера. Сон и реальность смешиваются, словно под лопастями шумной машинки, как если бы мама утром в субботу затеяла испечь пирог. Я уже не могу лететь так, как пятью минутами ранее, становлюсь тяжёлым и бесцветным, потому что пришёл из другого мира, из узенькой оконной щели, мелькнувшей позади, когда удалось оглянуться.
Я слышу родные голоса, мамино пение – что-то из русского народного. Потом вмешивается отец, кричит на неё, сладкие звуки красивейшего сопрано теряются в грохоте непонятных, словно иностранных ругательств. Едва совладав с крыльями, я на всех парах лечу обратно, домой, к своему окну, из которого так легко выпорхнул.
Если сон не имел целью вымотать меня до предела, то просто не получалось долететь, и я просыпался где-то на полпути, уставший и запыхавшийся, но всё же относительно спокойный. А если по каким-то причинам подсознание зверствовало, всеми силами ненавидя меня, то случалось страшное, отчего я всё ещё просыпаюсь в мокром поту и долго смотрю в потолок, пока найду в себе силы встать. Достигнув окна, нереально теперь огромный я, обнаруживаю, что никаким образом не смогу даже пальца просунуть между створками. И заглянуть не выходит – массивная тень загораживает свет, и только слышно ухание отца и тонкие стенания матери.
И чем дольше длятся бесплодные попытки пролезть в окно, тем больнее я бьюсь о стены дома, то белёные, оставляющие неприятные мучные следы, то деревянные, брусчатые, сдирающие перья и кожу. Я плачу. Бессильно плачу, понимая, что внутри стен уже тихо. Что всё было бесполезно и больше нет подоконника, от которого я мог бы оттолкнуться, чтобы снова лететь. Не хватает воздуха, не хватает места. Мир сужается, стягивается, просачиваясь сквозь окно, внезапно потерявшее дом. А меня не затягивает, не утаскивает туда – к любимым и родным.
Тогда-то я и просыпаюсь. Часто в слезах, в растерянности и подавленных чувствах.
Мама уже давно не живёт с моим родным отцом. Да я и сам его не помню. Они разошлись перед тем, как мне исполнилось три. Отчим вырастил и воспитал меня, научил быть мужчиной, – я безмерно его уважаю, правда, больше за то, что мама рядом с ним счастлива. Благодаря ему мы жили на два города: Москву и Фергану, и я никак не определюсь, где мой настоящий дом. С детства расколотый надвое, всё ещё не могу собрать себя, понять и выяснить причину смирения с особенностью, которую стоило бы лечить.