– Ну, Фар… Иди спать. Я не усну, если кто-то будет болтаться по комнате, – буркнула она в одеяло, уже почти погрузившись в сон. Так происходило из раза в раз, только я не припомню, чтобы у Саши были проблемы со сном – она могла отключиться везде, в любой момент: сидя на рюкзаке посреди аэропорта, подпирая стену в универе, устроившись в уголочке сиденья метро, на десять минут в такси, в очереди к доктору… Ничто ей не мешало, если хотелось отдохнуть.
Задвинув одну штору, ту, которая затеняла край кровати, где улеглась Сашулька, я устроился рядом, как мы любили – непонятно каким образом вывернувшись, чтобы не мешать друг другу, но быть в досягаемости. Так что голова моя оказалась на уровне её поясницы, а ноги в противоположном углу – размеры лежбища позволяли. Лисичка долго и упорно ворчала, перебирала одеяло и успокоилась только тогда, когда рукой добралась до меня и пальцами запуталась в волосах. Как раньше, во времена студенчества. А я, испытав позабытую негу и накрывшись волной спокойствия вместо пледа, под которым спал только в декабре, – отдался сну.
Бессонница сдалась, но оставила на память сон, повторяющийся сколько я себя помню. Любая пустая ночь, страшная гулким эхом голых стен, чёрным провалом окна и тонкой струйкой света из-под плотно закрытой двери, заполнялась от безысходности и смирения им – виде́нием прошлого, а, может, будущего, или просто-напросто плодом фантазии. Я видел его сотни раз, успел изучить и запомнить всё до мелочей, коих становилось то больше, то меньше.
Открытое окно и ветер сквозь него, полупрозрачные шторы, ещё влажные после стирки. Стук распахнутых створок, привлекающий меня, как маятник гипнотизёра. А за грубым деревянным подоконником, выкрашенным белым, – Ферганская долина с высоты птичьего полёта. Наверное, я очень маленький и слабый, – во всяком случае ручки мои совершенно крошечные, еле-еле цепляются за толстый край, обязательно соскальзывают и получают саднящие занозы из облупившейся краски. И вот я, лёгкий, похожий на мотылька (во сне именно так хочется думать) – лечу над долиной, а подо мной извивается и юлит не то река, не то дорога. Вертятся в голове названия, но окончательно вспомню я их, только когда проснусь – Сырдарья, слившаяся из Нарына и Карадарьи. Всё зелено, ярко – в отличие от других снов – мне кажется, что спину греет солнце, а в ушах шумит ветер и даже пахнет чем-то сладким-сладким – цветущим лугом, которого не видно. И я сомневаюсь, пока лечу до самого Ферганского хребта на Северо-востоке, что в долине есть луга.