Дорогой друг, отправься ещё раз в деревню, чтобы узнать, что произвело раздор между опекуном и Пьером. Этот последний написал мне также, что очная ставка Языкова с г-ном Воейковым заставила последнего целиком встать на сторону Семёна Ивановича. И вот, как он выражается: “Во всех беспорядках остались виноваты мы и…” Я понимаю, что под этим “и” моё имя и имя моей бедной сестры… Я уверена, мой дорогой друг, что ты постараешься немедленно информировать меня относительно всего, что сможешь обнаружить. Поверь, я очень обеспокоена всем этим. Может быть, я плохо поместила своё доверие? Жду твоего письма с огромным нетерпением…»
Ёргольская дочитывала письмо, когда в комнату вошла её сестра, Елизавета Александровна.
– Маша или Лёва? – поинтересовалась она.
– Маша и ещё кое-кто.
– Не поняла.
Ёргольская передала ей письмо. Прочитав, она в сердцах заметила:
– Ты, оказывается, теперь для Пелагеи стала «дорогим другом», которого можно пинать ногами.
– Но вы, сестра, очень суровы к ней. Каждый из нас может ошибаться!
– Нет, дорогая моя, это не ошибка. Она в полной уверенности, что ты должна быть у неё на побегушках: съезди и доложи! До Ясной Поляны восемьдесят вёрст – это не ближний свет. Управляющий Воробьёв спелся с опекунами Воейковым и Языковым, вместе потихоньку растаскивают имение. Ты теперь поезжай, Татьяна, а я дома «на печи буду есть калачи!» Причём раньше она малость стеснялась, просьбы передавала через Николая, а теперь решила произвести нападение. А ты никуда не поедешь, так как письма этого ты не получала. Вот тебе, дорогая сестра, мой сказ!
– Как же это можно, Элиз? – с сомнением спросила Татьяна. – Ведь мы же не чужие.
– Ты права, радость моя, мы близкие, но далёкие. Когда она научится себя вести, тогда и посмотрим. А сейчас только так, – сказала как отрезала сестра.
– Но это же имение детей, а не её, – не сдавалась Татьяна.
– Пойми, великая твоя душа, я всё понимаю, но если ты сейчас появишься в Ясной, они воровать перестанут?
– А может, одумаются, совесть у них должна быть!
– Не смеши меня, Танюша!
Елизавета, родная сестра Татьяны Ёргольской, также была изгнана отцом после смерти маменьки. Если Елизавету к себе забрала родная тётка Скуратова, то её сестру, Татьяну, взяли к себе дальние родственники, графы Толстые. Ёргольская как никто другой знала, что А. С. Воейков, С. И. Языков и П. И. Юшкова были непригодны к опекунству. Александр Сергеевич был способен только ораторствовать, пускать пыль в глаза и отдавать распоряжения, забывая потом их проверять.