И тут же в овраг влетел шар раскалённого до невозможности эфира;
с оглушительным хлопком заклинание рвануло в кустах, обдав
сгустками жидкого пламени листву и ринувшихся к телеге
негодяев.
— Колдун! — завопили
лихие людишки и бросились в рассыпную. — Спасайся!
Я начал подниматься на
локтях, но на меня обрушился раненый разбойник. В лицо дыхнуло
кислым перегаром, а в следующий миг голова скрылась под
перебаламученной водой; даже толком вдохнуть не успел.
Ангелы небесные!
Громила, видно, совсем
обезумел от боли и ярости, он не ослабил хватки, даже когда я
выдернул из ножен на поясе кинжал и вслепую ткнул им, метя
противнику в бок. Попал, ударил вновь, и всё без толку, хватка не
ослабевала — поначалу острие увязло в овчине и вошло в тело совсем
неглубоко, а второй тычок громила умудрился блокировать
предплечьем. Мокрая рукоять выскочила из пальцев, и я потянул из-за
пояса магический жезл, да только его зажал своим весом разбойник,
высвободить волшебную палочку не получилось, пальцы соскользнули с
гладкой поверхности.
Перед глазами уже вовсю мелькали искры и воздуха катастрофически
не хватало, ничего не оставалось кроме как попытаться выдавить
противнику глаза. Разбойник запрокинул голову и попытался отодрать
от лица мою руку; тут-то я и перехватил его кисть и со всех сил
стиснул изувеченные пулей пальцы. Громила дёрнулся, но, прежде чем
удалось спихнуть его с себя, вдруг обмяк и сам отвалился в
сторону.
Я вынырнул из лужи, хватанул распахнутым ртом воздух, и грудь
тотчас пронзила боль, но далеко не столь острая, как если бы
треснули рёбра или оказалось проткнуто лёгкое. А значит — плевать!
Не до того!
Левая рука смахнула с лица грязь, правая зашарила по перевязи,
только мог бы уже и не суетиться: стычка завершилась нашей
безоговорочной победой, не успев толком начаться. Уве подвесил над
дорогой сгусток сияющего эфира и настороженно водил из стороны в
сторону магическим жезлом, а едва не утопивший меня громила валялся
рядом с раскроенной головой. Его ноги ещё мелко подрагивали, кровь
выплёскивалась из жуткой раны, смешивалась с мутной водой и
подкрашивала её бурым. Маэстро Салазар сидел в седле на раздражённо
похрапывавшем жеребце, по клинку шпаги в его опущенной руке
медленно скатывались алые капли.