То, что он увидел, было изрядно истлевшим. При этом гниение еще продолжалось, нос и глаза уже напрочь отсутствовали. В этом зловонном теле была "жызнь" другого сорта. То была жизнь, для которой его тело служило пищей. Она шевелилась вдоль и поперек его тела своими продолговатыми тельцами, состоящими из маленьких сегментов и крохотных лапок. Другие же были толстыми и неподвижными, у третьих были пухлые раздутые брюшки. Все они занимались трапезой. Удушливый запах разложения, который он, казалось, почувствовал от отвращения к увиденному, мгновенно заставил старика оказаться вновь на поверхности. И здесь на свежем воздухе в кладбищенских сумерках у него не стало сомнений и надежд. Не стало и самого старика, пришло лишь осознание. Все чем он дорожил и чем восхищался, пришло время отпустить. Ведь это то, что держит его здесь, то, что мучает. А он так устал и хочет уйти.
"…возможно когда-нибудь, удастся познать смысл бытия…", – повторил он эту мысль, пришедшую ему при жизни. Последняя, священная мысль была поистине превосходна. По закону она должна стать ему путеводной звездой. Редкий и очень счастливый человек умирает с такой мыслью.
– Я хочу познать смысл бытия, – сказал он в пустоту.
– Для этого тебе необходимо пройти сложный путь, – ответила пустота.
– Я готов.
– Нет. Ты прожил жизнь, был образован и воспитан лучшими школами. Твои манеры и такт близки к совершенству. Но за ними всегда скрывался не самый достойный человек. Улыбаясь людям и желая им добра, ты в мыслях проклинал их за глупость и жадность. Ты жил рабским трудом других людей, считая свое положение обоснованным. Манеры безупречно чисты, но свои страдания, желания и страхи ты спрятал за маской благодушия. Нет, мой друг! Ты не готов идти по пути знания. Это трудный путь и сам по себе он священен. Только стоять на нем – уже огромная честь и ее необходимо заслужить. Служение – это то, чем ты искупишь прожитую жизнь. Ты будешь служить людям верно и беспрекословно. Иной путь для тебя – забвение.
– Я готов, – ответил старик, и пустота приняла его.
Где-то в Азии палящее солнце сушило ненавистное белье на веревке. Ветер, который никогда не затихал в этих местах, заставлял его развиваться с частыми хлопками. Одним концом веревки крепились к стене мазаной ветхой халупы, такого же желтого цвета, как и все вокруг. С другой стороны, они были привязаны к покосившейся деревянной крестовине.