волну позыва к творчеству, будто скулящий маленький щенок
отчаянно пытается выбраться из корзинки, цепляясь лапами
за неподатливые прутья, крепко сплетенные и надежно хранящие
от внешних ударов случайно проходящих мимо ног, – это строки
нежности. И не уснешь теперь, пока не выпишешься, чувства
расцветают от прикосновения авторучки к бумаге, и вспыхивают
от
касания
пальцами
клавиатуры:
не
надо
бороться
за каллиграфию, – просто лети вместе с чувствами и мыслями
в открытом пространстве своего вдохновения!
Тебе помогает духовный опыт многих поколений, носителем
которых ты стал, окунувшись в учения восточных мудрецов или
классиков литературы. Во времени и пространстве ты пытаешься
найти нишу, находясь в которой возможно будет вытянуться во весь
рост, – я имею в виду рост внутреннего содержания человека, его
духовную сущность. Время вынимает начинку, заменяя ее трухой
суетных устремлений, а ты снова наполняешь себя философскими
размышлениями, ответвления которых записываешь в электронную
тетрадь. Это мило со стороны Фортуны, прославленной своей
неумолимостью, вдруг предоставить возможность истосковавшемуся
по настоящему делу человеку, стать писателем без подражаний, в которые толкают учения в университетах и продолжительные
беседы с профессорами. Ты фиксируешь факты своего духовного
взлета или неотвратимого падения какого-то человека из прежнего
твоего круга. Осознания чьего-то падения, скорее всего, тоже виток
твоего взлета, ведь зная о падшем, ты не полезешь в дебри его
падения, прознав структуру их содержания, как то мелкое
предательство или подхалимаж с целью подкупа, – это самое
безобидное из формул падения.
Уходить от пера для писателя – тоже часть предательства, которое он может исправить, отдалившись на время от толпы
и посвятив себя творчеству, к примеру, в новогодние праздники, если время будней убила работа за кусок хлеба.
Но с моим папой все было несколько иначе: работа за кусок
хлеба, да постоянная трескотня родственников по поводу недостатка
средств, вывели его в лоно черного поля отчаяния, где качественно
изменилось его отношение к миру. Он был один и не мог быть один, оттого, что был страстным собеседником, захватывающе
рассказывал о военном и послевоенном детстве, о том, как его мать
потеряла его младшую сестру Нину, ворвавшись в подъезд и увидев