девочку под прессом раздавившего ее лифта. Лифты в военное
время были не кабинками с цельными дверьми, – двери были
отдельно, и открыв их, можно было, задрав голову, увидеть, как
на тебя сверху ползет коробка с длинными тросами, и главное
было – вовремя отпрыгнуть или отойти заранее, до падения на тебя
этой огромной коробки. Так и гнев человечий может внезапно пасть
на человека, и не успеешь выйти из поля гнева – разобьет всю тебя
дрессированная тяжелой жизнью волна негодования. Гибкость
характера непременно должна вырабатываться, и чем раньше, тем
лучше: психологическая гибкость в общении с людьми.
Нина играла с мячом у подъезда, громко ударяя ладошкой
о стукающийся об асфальт мяч. Дверь в подъезд была открыта, и девочке – она была бы моей тетей, если бы выжила в ту войну, —
нравилось слушать гул мяча, ударяющегося о пол, а в подъезде этот
гул был слышнее. Войдя в подъезд за подпрыгивающим
от подстегивающей ее ладошкой мячом, Нина не заметила камень
на полу, и не отошла шажок в сторону, а мяч, попав на камень, отскочил. Так вместо того чтобы оказаться возле ладони девочки, мяч покатился к лифту, меняя красный цвет на зеленый, – и только
желтая полоса, разделяющая цвета, мелькала и звала бежать
за мячом вперед. Двери лифта были распахнуты, – кто-то
из жителей подъезда, спустившись сверху, не закрыл за собой
дверцы лифта, и вышел на улицу. Сам лифт громыхал где-то наверху, позванный помочь спустится к земле жителям верхних этажей. Мяч
вкатился прямо в открытые двери и замер в ожидании дальнейшего
сценария действий.
Пятилетняя Нина не могла предугадать опасности, подбежала
к распахнутым дверям лифта и полезла за мячом, но зацепилась
колготами за гвоздь, не отпустивший ее коленки. Лифт между тем
с грохотом упал на бедную девочку, не успевшую даже напугаться.
Напугался ее брат, мой папа, вбежав за сестрой Ниной в подъезд
несколькими секундами позднее, а за папой вбежала и бабушка
Елизавета Орефьевна. Шокированные внезапной смертью
маленького любимого существа, Мать и сын секунду стояли, затем
послышался резкий крик матери, приседающей от ужаса
и осознания смерти ее ребенка – единственной дочери. Моему папе
было тогда десять лет, он был ошеломлен произошедшей на его
глазах смертью младшей сестры и криком безнадежности своей
матери. Стал поднимать ее, пытался ей помочь, как мог. На крик