Мадам Мумут предусмотрительно отодвинула от шкафа лестницу, хотя едва ли кому-то из нас хватило бы наглости лезть в её рисунки. Может, это чертежи каких-нибудь противоученических заговоров!
– На случай, если наш собеседник окажется чересчур стеснительным, будьте добры встать у двери, при входе на террасу и вот у того нарисованного портала. Да-да, верно. Не волнуйтесь, сегодня он неактивен, но к стене лучше не прикасаться. Благодарю. Итак…
– При всём моем уважении, я не понимаю, в чём дело. Я сидел себе, работал над лекцией.
– Liebling Amadeus, – своим холодным голосом произнесла мадам Мумут, медленно шагая к гостю.
Вильгельм дернулся.
– Вы о ком, милая?
– Schlaf jetzt, schlaf für ihn. Er befiehlt.
С большой вероятностью можно утверждать, что Вильгельм начал засыпать ещё раньше, чем эффект закрепили очередной подозрительной нюхательной настойкой, добытой из этажерки. Из-за неудобного угла зрения и тусклого света свечей мне показалось, что струйки дыма сами подтянулись к нему. Не без помощи Мигеля опустив несчастного гостя на темно-синюю бархатную банкетку в углу, Мумут, ко всеобщему удивлению, попросила:
– Мне понадобятся трое сопровождающих. Но один преподаватель должен остаться. На всякий случай.
Вызвались, конечно, я, Мигель и один из подопечных Мумут.
Напрасно.
Вот в чём штука: сколько бы страхов и болезненных воспоминаний ты ни лелеял, всё равно примерно представляешь, чем тебя могут пугать. Ну, в большинстве случаев. Попадая же в чужой кошмар, чувствуешь себя вдвойне на на месте.
Наш гость был разряженным мальчиком на улицах типичного пряничного городка, а мы – пристроившимися на коньке крыши чайками.
– Mein Liebling, – обращалась к нему худая женщина с милыми, но тусклыми глазами. Обращалась на каком-то музейном немецком, тем не менее понятном, – mein Junge, ты ведь послушаешь маму и станешь большим человеком, богатым чиновником? Что ты хмуришься, милый? Не дай бог тебе пойти по стопам твоего дяди Отто. Он так и остался посмешищем со своими склонностями ко всякой ерунде.
Тут же дама начала стремительно изменяться, быстро превратившись в одетый в платье скелет, всё вопрошающий о карьере.
Потом мы были крошечными мышками в кружевных платьях и маленьких париках. Мы стояли на задних лапках и послушно пели что-то под дирижирование счастливого и молодого профессора Крайслера. Кабинет с нежно-зелеными обоями в цветочек стал рассыпаться, расслаиваться, чтобы обернуться серой промозглой конторой без окон. Обычным мышами мы спрятались по углам, чтобы избежать сапога какого-то страшного типа. Он мерзко захихикал и принялся издеваться: