Вивиан почувствовала, как внутри все сжалось, но внешне не дрогнула.
– Такие люди не заводят знакомств с репортершами ради светской беседы.
Она стиснула зубы, но он продолжил:
– Если вы ввязались в это, Харпер, то либо вы непроходимая дура, что я считаю маловероятным, либо…
Дэш наклонил голову, глядя на нее с тем самым ленивым любопытством, от которого у нее по коже пробегали мурашки.
– Вы уверены, что хотите довести это расследование до конца, Вивиан?
Она выдержала его взгляд, и в ее зеленых глазах вспыхнул тот самый дерзкий огонь, который так раздражал ее чопорную тетушку Агату. Она неожиданно шагнула вперед и оказалась так близко, что могла видеть мельчайшие трещинки на его губах и легкую тень щетины на скулах. А он, в свою очередь, ощутил легкий запах вербены, исходящий от ее волос.
– Почему вас это так заботит, Уиттакер? Вы ведь любите сенсации, не так ли? – она увидела, как он сглотнул. – Разве моя гибель не станет отличным заголовком: «Трагедия на набережной: журналистка-выскочка покончила с собой». Читатели будут в восторге.
Уиттакер замер, улыбка, до этого момента игравшая на его губах, медленно сползла с его лица, как маска, обнажая на мгновение истинное выражение. Где-то зазвонил телефон, разносчик газет прокричал о новом выпуске с кричащими заголовками, но здесь, в этой комнате, между ними повисла тишина, густая и липкая, как туман над Чарльз-Ривер.
– Вивиан, вы… – он запнулся, впервые за все время потеряв уверенность, затем с силой яростно швырнул крендель в мусорную корзину, – какая же вы идиотка!
Он открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но тут дверь редакторской с громким хлопком распахнулась.
– Вы двое, ко мне! – раздался раздраженный голос Грэма. – У меня для вас работенка!
Дэш бросил на Вивиан многозначительный взгляд – его лицо вновь приняло свое обычное насмешливое выражение – и ухмыльнулся:
– Похоже, у нас с вами будет долгий день, мисс Харпер.
Вивиан развернулась и вошла в кабинет редактора, гордая и спокойная, в то же время внутренне раздираемая от смеси тревоги, раздражения… и чего-то, что она не хотела анализировать.
Николас Сент-Джон.
Теперь это имя было не просто отголоском прошедшей ночи. Оно стало частью ее жизни. Вопрос лишь в том – какую роль этот человек собирался в ней сыграть?
Бледный, словно выцветшая акварель, свет утреннего солнца робко проникал сквозь запыленные стекла высоких окон «Бостон Глоуб», выхватывая из густого полумрака хаоса столов бумажные завалы свежих газет, чернильные пятна на столешницах и брошенные чашки с уже остывшим, потемневшим кофе. Осенний день скупился на краски, и оттого тускло-желтое мерцание газовых ламп, притушенных до экономного минимума, казалось здесь едва ли не единственным напоминанием об утраченном тепле летнего солнца. Воздух был плотным, почти осязаемым от густого запаха типографской краски, чернил и тяжелой духоты старой бумаги, насквозь пропитанной горьковатым дымом бесконечных сигар, незримо витавшем в воздухе, словно призрак недавних мужских споров и ночных бдений.