Селма – старая, сильная, пахнущая ветром, пылью и сухими травами. Она не дрожала. Она знала, как быть, когда всё рушится. Тар всегда чувствовал в ней что-то железное, устойчивое и бесконечное, словно в стальных конструкциях Эйфелевой башни.
Он лежал рядом с ними, большой, как гора, и смотрел вперёд. Он старался быть не просто псом – он хотел быть их щитом и тенью. Он слышал звуки раньше, чем люди. Рычанием предупреждал, когда чувствовал опасность, и молчал, когда нужно было просто быть рядом.
Он помнил тот дом. Где была миска, игрушки, тёплый огонь в камине, его собственный мягкий коврик у двери. Где Арам смеялся, а Мейра шептала что-то нежное, гладя его по загривку. Теперь ничего этого не было. Была только дорога. И взрывы, подгоняющие вперёд.
Иногда страх ледяным дождём проливался прямо внутрь него, и тоска по спокойному, родному месту казалась невыносимой. Он хотел поделиться, рассказать. Но не знал слов.
Тогда он напоминал себе: эти люди – его стая. Они – его дом. Они нуждаются в его защите. Он не позволял себе спать, не позволял себе расслабиться и хоть на секунду закрыть глаза. Он тоже должен был быть домом для них. Несмотря ни на что.
Когда машина замедлилась, Тар поднял голову и увидел, что вокруг собралось множество таких же, как они. Плотно забитые машины двигались маленькими шажками, образуя длинную извилистую змею. Тысячи чужих, усталых, пахнущих грязью и тревогой людей, ищущих защиту и свободу, мечтавших покинуть эту страну и наконец вздохнуть полной грудью, пока просто ждали, составляя компанию друг другу.
Арам выругался и ещё сильнее сжал руль, снова до побелевших костяшек. Мейра тихо всхлипнула, отвернувшись к окну. Тар заметил это и с обеспокоенной мордой уткнулся ей в плечо.
– Ты же мой хороший… Всё, прости, не плачу, – сказала она, легонько потрепав его мягкое ушко.
Селма сидела прямо и твёрдо смотрела вперёд, не отводя взгляда, словно её решимость могла прожечь границу.
– Не плачь, дочка. Всё обязательно будет хорошо. Нужно только потерпеть ещё немного. До границы рукой подать.
Тар чувствовал обеспокоенность и других собак. Где-то рядом скулил пудель, а слева низко рычал кабель ризеншнауцера с охрипшим голосом. Воздух был густой от пота, бензина и страха, впитавшегося в кожу людей, словно дым.
К машине подошёл юноша с канистрой и холодными глазами.