Она указала на ровную площадку перед ней и сказала:
– Бороться будете здесь.
Я заметил, что и крыша дворца, и терраса полны народа. Те же, кто следовал за нами, разошлись по склонам.
Поглядев на расщелину, я спросил:
– А что случается с проигравшим?
Она ответила:
– Он возвращается к Матери. Осенью во время сева плоть его смешивается с землею полей и преображается в хлеб. Счастлив тот муж, который в расцвете юности познает удачу и славу, чья нить жизни прервется прежде, чем горькая дряхлость завладеет им.
– Он и в самом деле был счастлив, – заметил я, поглядев ей в глаза.
Она не покраснела, однако вздернула подбородок.
– А этот Керкион… мы сойдемся с ним в схватке? Я не должен буду убивать его, как жрец убивает жертву? – Я не видел ничего хорошего в том, что муж не сам выбирает свой срок, и обрадовался, когда она качнула головой. – А как насчет оружия? – спросил я.
– Лишь то, которым снабдила мужчину природа.
Оглядевшись, я проговорил:
– Быть может, среди твоего народа отыщется муж, который объяснит мне правила?
Она вопросительно поглядела на меня. Я решил, что причиной тому – моя эллинская речь, и повторил:
– Каковы правила поединка?
Подняв брови, она ответила:
– Закон один: царь должен умереть.
Потом на широких ступенях, поднимавшихся к цитадели, я увидел его, шагавшего мне навстречу. Царя я узнал сразу – потому что он был один. На ступенях толпились люди из дворца, но все они торопливо расступались перед ним, словно бы смертью можно заразиться.
Он был старше меня, черная борода уже спрятала щеки. Не думаю, чтобы ему было меньше двадцати. Он поглядел на меня сверху вниз, как на мальчишку. Я это заметил. Стройный, жилистый, как горный лев, он был высок для минойца – чуть повыше меня. Жесткие черные волосы, слишком толстые, чтобы завиваться в кудри, гривой прикрывали его шею. Встретившись с ним глазами, я подумал: «Он стоял на моем месте, и муж, побежденный им, оставил свои кости под этой скалой». И отметил для себя: «Он не согласен на смерть».
Все вокруг превратилось в зрение, и великое молчание легло на толпу. Я ощутил – со странной и могучей уверенностью, – что все эти люди, забыв о себе, видят лишь нас. И подумал: интересно, он тоже чувствует это?
Мы остановились, и я наконец заметил, что он все-таки не один. Сзади к нему подошла женщина и остановилась, рыдая. Он не обернулся; ему было о чем подумать, даже если он и обратил внимание на эти звуки.