В своей более ранней книге «Человек без бессознательного» я уже ставил вопрос о том, что остается от отца в эпоху, ознаменованную его «испарением»[6]. Наше время действительно характеризуется окончательным упадком Эдиповой фигуры отца, которая позволяла существовать союзу между Законом и желанием на основе безусловной ценности образа pater familias[7] как для семьи, так и для общества. Его фаллическая сила напрямую вытекала из могущества Бога-Отца религиозной традиции, сплетая Закон и желание в метафорически обоснованный союз. Лакан по-своему выделял этот союз в теории «Имени Отца», согласно которой исключительно символическая власть Закона кастрации превосходит реальную фигуру отца. Имя Отца – это не настоящий Отец, а абсолютный символ, действующий на фоне отмены настоящего отца. Там, где есть Имя Отца, настоящий отец мертв. Но если реальному отцу удалось выжить, как при психозе, он проявляет непристойную и разрушительную силу, полностью противоположную символическому Закону. Вот почему Лакан в конечном итоге отождествляет Имя Отца с действием языка, который определяет невозможность для говорящего существа получить прямой доступ к объекту наслаждения.
В этой книге рассматривается также символическая версия Отца, поскольку время ее славы (относительной) подошло к концу. Следовательно, мы будем размышлять об отце как об «остатке», а не нормативном Идеале, как об уникальном поступке, а не чистом символе, как о воплощении, а не значимой функции, как об этическом свидетельстве, а не первоначале, как о случайной встрече, а не об Имени, как о моральной ответственности, а не абстрактном учении. То, что осталось от отца, то, что сохранилось после рассеивания его богословской и идеологической функции, является лишь уникальным поступком, воплощением возможного союза Закона с желанием, этическим проявлением ответственности по отношению к собственному желанию. Этот уникальный поступок транслирует запрет на извращенное наслаждение вместе с передачей в дар желания. Идея книги состоит в том, что «испарение» нормативной функции Отца Эдипа, вместо того чтобы освободить нас от отца, должно привести к этической реабилитации отца как живого свидетеля, а не как символического Имени Отца