В первое десятилетие после Октябрьской революции советская власть посчитала, что сохранение новогоднего праздника с его легко узнаваемыми религиозными атрибутами станет сильным искушением для празднования Рождества, поэтому отказалась от обоих праздников разом. Отмечали мы Новый год не так, как сегодня, – келейно, по-домашнему, без особой огласки.
Приближался 1936-й. Неожиданно в самом конце декабря последовал указ о разрешении официально праздновать запрещенный Новый год. Конечно, елку украшали не Вифлеемской восьмиконечной звездой, а пятиконечной красной коммунистической. Именно в эти годы у детей вновь появились Снегурочка и Дед Мороз.
В самый первый день нового года в Приазовье случилась оттепель: снег начал таять, пошел дождь. Мы как раз с сестрой и двоюродными братьями – Толей и Володей Геращенко [11а] – пошли на утренник в клуб на завод Ильича. Там, во дворе, была устроена елка для детей.
Подходим, а Дед Мороз, которого изображал обычный рабочий, стоит у входа с посохом в луже по колено, встречая гостей. «Только дуну понемногу – вкруг сугробы намело, берегите руки, ноги, закрывайте уши, нос: ходит, бродит по дороге старый Дедушка Мороз. Пусть летят и смех, и слово прямо к площади Свердлова», – загудел он сквозь ватную бороду и присвистом, похоже, изображал вьюгу. Тут на его беду и в самом деле налетел ветер, только с завода Ильича, и борода у Деда Мороза в момент покрылась толстым слоем сажи и копоти. Мы чуть не легли от смеха: «Ай да Дед Мороз с черной бородой!»
Я по этому поводу всегда вспоминаю рассказ одного старого металлурга, как дед внуку рассказывал байку: «Была черная-черная река, а рядом черная-черная скала, и были два черных-черных человека. И один черный человек говорит другому черному человеку: „Василий Иванович, и на хрена мы жгли все время резину?!“»
Запретная книга дяди Вани
Прежде чем я продолжу рассказ о моей учебе в 4-м классе – небольшое отступление. Когда мы еще жили в Ростове, к нам приехал проездом на Дальний Восток для службы в штабе маршала Блюхера мой родной дядя Ваня.
На фотокарточке, что стоит у меня на столе, есть и он – молодой, симпатичный, в военном френче [12].
Он давал мне играть со своим оружием: зеркально-полированным длинным стволом и пупырчатой деревянной рукояткой револьвера, естественно, разряженного. Садясь верхом на длинный валик, я представлял, как мчусь в лихую атаку в рядах красной конницы.