Я стоял за стойкой: обслуживал, советовал, изобретал.
Как и Арлетти, Бланш обращалась ко мне «мой милый Франк» с легким нью-йоркским акцентом – это просто невинный флирт, думал я. Иногда ее вели под ручку вульгарнейшие субъекты, иногда она приходила одна и дальше пила коктейль за коктейлем, пока ее горящие глаза не начинали потихоньку туманиться. Я должен был понять, что ее мучает жестокая тоска. Ее подруга Лили Хармаева уехала восемь месяцев назад, чтобы вместе с испанскими республиканцами сражаться против Франко, и Бланш ужасно по ней скучала. Лили вела увлекательную, опасную жизнь, а Бланш, запертая в комфортабельном отеле «Ритц», вынуждена была убивать время. Она не видела смысла в такой жизни, ей нечем было себя занять, и она глушила тоску выпивкой. Или запоем читала. Романы Пруста были написаны словно для нее. Конец «Любви Свана» она знала наизусть и вместе с его героем угрюмо спрашивала себя, как можно было потратить долгие годы жизни на любовь к человеку, который, в общем-то, и не в твоем вкусе и вряд ли тебе подходит.
Я не понимал, что она идет ко дну.
А потом наступило 8 июня 1939 г. Вечер был спокойным, как всегда в начале недели. В баре оставалась только она, одиноко сидя за роялем. Она сыграла «Гимнопедию» Сати – лихорадочно, нервно, словно шла по натянутой проволоке. Я предложил ей жасминовый чай. Она предпочла свой вечный «Бижу» и стала уговаривать меня выпить тоже. Как было ей отказать? Словно в тумане, я приготовил «Бижу» и намешал себе коктейль «Бомбардье», воспоминание о манхэттенской юности, щедро сдобрив его бурбоном. Бланш пересела за стойку, вырез ее небесно-голубого платья обнажил белое кружево бюстгальтера, округлость груди. Никогда еще я не видел ее такой красивой.
– Что-то мне наскучил двадцатый век, – сказала она, поднося бокал к губам.
И вдруг перегнулась за стойку, мягко схватила меня за воротник рубашки и притянула к себе, закрыв глаза. Ее губы коснулись моих, задержались на мгновение.
Ее рука легла на мою. Но Бланш уже встала. Ей пора домой, уже поздно, она надеется, что сможет уснуть. Возможно, я смогу ей помочь?
Я мог бы сразу догадаться, что за этот поцелуй придется дорого заплатить. Пандора-искусительница поставила передо мной свой ящик – надо было просто его не трогать. Но искушение было слишком велико. Я ответил, что сегодня ничем не смогу ей помочь, но на следующий день найду дозу. Какого черта я так легко сдался? Извечный мужской страх не оправдать ожиданий женщины, которой хочешь обладать? А ведь сколько я их видел! Десятки парней – что в Нью-Йорке, что тут, в Париже, готовых на что угодно ради пустых посулов! Умный человек на такое не поддастся, опытный бармен знает такие истории лучше, чем кто-либо другой. И все же меня угораздило в пятьдесят пять лет попасться в расставленную ловушку. Это было сильнее меня. Я влип. Эта женщина околдовала меня. Ее красота с гибельным предчувствием краха притягивала меня, как магнит. Я боялся, что она исчезнет, если я хоть в чем-нибудь ей откажу. И потом нас объединяла по крайней мере одна общая тайна: из-за распространившейся ненависти к евреям мы вынуждены были таиться. Бланш не знала, что я тоже мелкий еврейчик из Восточной Европы, но я отчетливо ощущал между нами какую-то тайную, неподвластную логике связь.