– Правда, – ответил Петр, откусывая леденец в форме медведя. – У меня и так голова болит от ваших чертежей.
В углу зала, у печи, облицованной изразцами с павлинами, стоял худощавый мужчина в скромном кафтане – Андрей Остерман, канцлер. Его глаза, холодные как балтийский лед, следили за Долгоруковыми.
– Они погубят Россию, – прошептал он себе под нос, сжимая пергамент с докладом о пустых арсеналах.
На рассвете, когда гости разъехались, Петр взял перо и начал письмо бабушке:
«Дражайшая бабушка! Вчера убил медведя в семь пудов весом. Прикажите прислать ваши молитвы – боюсь, как бы зверь не оказался оборотнем…»
За окном, в предрассветной синеве, Москва спала. Где-то у Яузы скрипели колеса обозов с хлебом для голодающих провинций. А в покоях царицы Евдокии горела лампада перед образом Спаса Нерукотворного – того самого, что когда-то благословил Петра на строительство флота
…Петр откинул перо, когда в дверь постучали троекратно – условный знак Долгоруковых. Иван ввалился с бутылью венгерского, за ним – цыганка Маруся с гуслями, чьи серьги звенели, как колокольчики на тройке.
– Брось ты эти каракули, Петруша! – засмеялся князь, швырнув на стол медвежью шкуру. – В «Золотом якоре» купцы устроили попойку. Там и медведей травят, и девки из Немецкой слободы…
В трактире, где стены пропахли дегтем и брагой, Петр сидел на дубовой лавке, обнимая за талию рыжеволосую фрейлину. На столе дымились щи в горшках, а купцы в парчовых кафтанах поднимали кубки с двуглавыми орлами:
– Здравья вашему величеству! Даешь войну шведам – мы казну пополним!
– Война? – перебил Иван, обливая вином рукав. – Мы лучше в Англию махнем! Там, слышь, королева – краля хоть куда…
Из угла, где монах в потертой рясе читал псалтырь, донесся хриплый голос:
– Блудодействуете, аки Содом! – Старец встал, крестясь. – Кровь народная вопиет, чадо!
– Вон его! – рявкнул Долгоруков, но Петр вдруг вскинул руку.
– Стой. Как звать-то тебя, дед?
– Серафимом… Из Соловков. – Монах вынул иконку. – Возьми, государь. Серафим Саровский – заступник заблудших.
На другой день, когда солнце золотило купола Новодевичьего, Петр ехал в санях мимо нищих у Рождественского монастыря. Вдруг из толпы вырвался мальчишка в рваном зипуне:
– Царь! Хлебца! Мамка померла…
– Пошел вон, сорванец! – замахнулся кучер, но Петр бросил ребенку кошель.