Далирин все еще испытывала благоговейный трепет перед могущественным исчадием Подэры, да к тому же умудрилась уже пару раз попасть ему под горячую руку, поэтому приближалась осторожно, бочком, когда прошлым вечером принесла к ним в спальню Лаура. И стремглав выбежала прочь. Кайлин лишь с беззаботным смехом опустила сына на большую косматую медвежью шкуру, расстеленную у огня, где было всего теплей.
Потом она сидела, обхватив руками колени и закусив губу, и смотрела, как ее любимые мужчины играют вместе. Лаур забавлялся тем, что ползал по огромному телу дея, то и дело сваливаясь вниз, на шкуру, и снова вскарабкиваясь обратно. Отблески каминного пламени играли на лице Рогара, вычерчивая его строгими, рублеными линиями, но мальчик совершенно не боялся суровой внешности товарища по играм. Забравшись верхом на его плечо и гордо восседая, словно на боевом коне, вместо обычного радостного восклицания «А!» Лаур вдруг вполне отчетливо произнес: «Папа!»
Кайлин против воли вздрогнула. На мгновение в спальне повисло молчание, только было слышно, как потрескивают поленья в огне. Рогар перестал улыбаться и посмотрел на нее. Может, он все-таки умеет читать ее мысли? Может, понял, что она вздрогнула, потому что совсем недавно ее сын уже говорил это слово – обращаясь к своему родному, законному отцу? И догадался, что сейчас краска заливает ее щеки, потому что Лаур, похоже, не видит различий между одним и другим, и потому, что сама она о том, другом, за прошедшее короткое время почему-то совершенно забыла?
Внезапно Рогар вновь ухмыльнулся, схватил мальчика и принялся его щекотать.
– А ты у нас уже и говорить умеешь, а? Сообразил, наконец, как меня называть? А то все «а» да «а». Ну-ка, кто я?
– Папа! Папа! – визжа и хохоча, катался Лаур на его коленях.
Кайлин закусила губу и принялась смотреть на огонь. Сколько раз она представляла подобную картину, пока жила во Дворце Счастья?! Шион любил сына, баловал его и тоже играл с ним, но она-то всегда знала, чувствовала разницу. Лаур – не ребенок дея и никогда им не станет по крови, но нужно только видеть, каким счастьем загорается это хмурое искалеченное лицо при звуке детского «папа». И сколько на самом деле потаенной боли кроется за этой готовностью любить и баловать дитя, которое зачал в ней другой. И как ее саму до боли, до самых краев переполняет любовь к нему за то, что в нем заключено так много – целый огромный мир для нее одной.