Узкий коридор сменяет обширная, почти километровая в поперечнике пещерная полость с каменным лесом в низине, подсвеченная призрачно фиолетовым светом кристаллов иного мира. Потолок пещеры, находящийся в добрых двух сотнях метров над головой усыпан малыми кристаллическими, фосфоресцирующими самородками, что светят как звезды – это даже красиво, если не обращать внимания на пульсирующую тьму в низине, что скользит со скоростью бегущей лошади к нему на встречу. Началось! Сотни ревущих, свистящих и воющих тварей несутся ко мне: солдаты Проклятых, жалкие кровожадные твари! Отрыжка Йотунхейма самого низкого ранга. Компания Л. О. К. Интертеймент трудится не покладая рук на жниве террора, и каждая тварь – не похожа на собрата своей уникальной сущностью рукотворной мутации враждебного разума. Они опасны мне своим числом и бесстрашием: их нельзя ни переубедить, не обмануть – они будут защищать своих хозяев до последней капли крови. Ничего другого и не ждал от безмозглых, плотоядных тварей, чья агрессия выкручена до максимума.
– Ты? Я тебя вижу! – чуждая цифровая воля касается моего сознания – пока почти деликатно и ненавязчиво. Я знаю – это ненадолго, потому что существо способное на подобное вскоре возьмется за меня по настоящему, выпытывая и высматривая мои слабости в воспоминаниях. Такова их природа, таковыми их создавали и обучали. «Единственное, кого они могут опасаться – это ты сам, эйнхерий. Потому что, такие как ты, могут их уничтожать». Теперь останавливаться нельзя – если тварь удерет – придется начинать поиск сначала, с тысячами жертв, и сложно прогнозируемыми последствиями.
Тяжелый, спаренный, плазменный пулемет класса «Погибель Сколя», лег наизготовку, раскручивая свои восемнадцать стволов, а пещерный холодный мрак озарили первые разрывы священного гнева Одина, несущие смерть тьме, отступникам и ренегатам… А чужой, мрачный разум – уже копался в памяти, заставляя вспоминать.
Ярл Оттар Весельчак. Время, когда стоит бояться.
Богатый стол остались позади. Чуждый шум надоел. Не то чтобы он, ярл Оттар, не любил шум и веселье – просто заниматься только этим, без перерыва, скучно. Стол был богат: такого обилия и разнообразия доброго мяса, запеченного и зажаренного искуснейшими стряпчими, сдобренного дорогими приправами, аппетитных овощей и изумительного вина, пива и меда разных сортов – он не видел даже на столе у конунга. Однако это был пир чужаков, а не друзей по строю и общей судьбе. Там, у себя, в большом доме ли или на пиру у конунга, женщины приносили мясо и прочие угощения в больших деревянных мисках. Еду полагалось хватать руками и, с хохотом, обжигаясь, есть, изредка орудуя ножами. Все вместе сидели на длинных скамьях, гости сыто рыгали, шутили снова ели, дружно ревели (это было сложно назвать пением) походные или веселые песни – от этих воспоминаний становилось тепло. Здесь все было по-другому: у каждого было удобное деревянное кресло, и каждый сидел отдельно, потому, как места хватало с запасом. Никто не носил еду – она уже была на столе перед гостем и куда больше чем тот смог бы съесть. Напротив каждого была большая миска и несколько странных четырехзубых-трехзубых-двухзубых орудий, коими некоторые гости и ели. Не было слышно ни криков, ни довольных шуток – если и переговаривались, то делали это приглушенными голосами. Люди тоже были, мягко говоря, странными – большинство совсем не походило на почтенных хирдманов или ярлов древности. Одежда большинства гостей была невиданно-пестрой и яркой: красно-золотые мантии, невиданные бирюзовые с серебром и чернью рубахи. На некоторой – рисунки зверей и людей на них, золотые цепи, драгоценные меха, хотя в зале было достаточно жарко. Веселых или боевых песен не было, зато кто-то где-то пел – один, но очень громко – так что слышали все. Очень громко и очень красиво. Ему, иногда вторил голос женщины – тоже очень красиво – ярл никогда не слышал ничего подобного.