Потому что настоящая женщина – не та, что покорно ложится в твой мир. А та, что своим присутствием ставит под сомнение твою картину мира.
И в этот момент я понял:
Я боюсь не её. Я боюсь себя – рядом с ней. Потому что там, где я привык контролировать, она может заставить меня просить. Там, где я приказывал – она молчит. А в этой тишине – гораздо больше власти, чем в моих самых грозных словах.
…Она склонилась ближе, знала, кто я. Знала, что за мной – улицы, кровь, присяги, территории, которые не охраняются, а ощущаются. И всё равно – подошла. Как будто не боялась – а вызывала на бой.
– Я та, кого ты хочешь трахнуть и забыть-она сказала это, нет, не с вульгарностью. С точностью. Как хирург, вскрывающий суть.
Я смотрел на неё – и чувствовал, как всё человеческое внутри меня сужается до импульса, до желания, до ритуала.
– Нет, – сказал я. – та которую я хочу съесть. Без приборов. Без свидетелей. Без морали…
Она засмеялась. Смех этот прошёлся по моей коже, как ожог, в котором не боль, а осознание живого.
Пальцы её скользнули мне на грудь – спокойно, ровно, точно в центр. Как будто искали не плоть, а уязвимость.
–… мысленно, – сказал я.
– Мысленно – слабо, Данте. – её голос был бархатным, с оттенком заката.
И тогда – Щёлк.
Полотенце опустилось.
Ткань – вниз.
Тишина – вверх.
Она стояла обнажённой.
Я дышал.
Медленно.
Тяжело.
Как человек, который знает: сейчас будет не секс. Сейчас будет разоружение.
– Я тебя предупреждала, – сказала она. —Я – острая проза.
Я сделал шаг.
Не как мужчина. Как приговор.
Она подошла, коснулась моей рубашки. Ткань, которую я выбирал с мыслью о контроле, вдруг стала символом обратного. Она начала расстёгивать пуговицы. Одну за другой. Это не было раздеванием.Это было разложением власти.
Медленно.
Без пафоса.
Когда она добралась до ремня, я не двинулся.
Я стоял: «Сможешь ли ты, Данте, отдать себя – не телом, а властью?»
Я чувствовал, как моё сердце билось чаще.
Как кожа пульсировала.
Как контроль – ускользает.
Потому что это была не женщина, которую я хотел обладать. Это была женщина, перед которой я был готов стать собой – не Данте, а тем, кем был до империи, до крови, до имени.
Я взял её за шею – не чтобы удержать, а чтобы напомнить ей, кто я. Кто она. И где начинается то, что больше нельзя остановить.
Она не отступила.
Не дрогнула.