На кухне пахло жареным луком, куриным бульоном, чесноком и лавровым листом – смесью, от которой становилось тепло в животе и чуть тяжело в голове. Мила варила суп с гречкой и курицей, привычный и простой, из тех, что можно есть два дня подряд. Она поставила кастрюлю на плиту, убавила огонь, отложила ложку, вытерла руки о полотенце. Был обычный вечер. Такой же, как десятки до этого. Данила сидел в комнате, что—то рассматривал в телефоне, шевелил губами, читая вслух, как будто проверял, запоминается ли. Мила выглянула в коридор и окликнула:
– Даня, пора в душ. Я повешу тебе полотенце.
Он отозвался невнятным «угу», и через минуту она услышала, как захлопнулась дверь ванной и потекла вода. Она взяла чистую пижаму, свернула рубашку, поставила на стул в коридоре тапки – всё, как обычно. Эти ритуалы стали привычными, почти механическими. Он всё ещё плохо справлялся с мылом, забывал про шампунь, плотно не закрывал кран, иногда путал горячую и холодную воду. Она не злилась. Просто входила, помогала, напоминала.
Сегодня всё было точно так же. Почти.
Когда она открыла дверь, вода уже лилась. Пар висел в воздухе, горячий, плотный. Свет в ванной был тусклым, мягким – он всегда оставлял лишь верхний светильник. Зеркало запотело, на плитке собирались капли. И в этой влажной тишине, наполненной шумом воды, Мила вдруг увидела его – полностью, ясно, как будто впервые.
Он стоял под струёй – обнажённый, неподвижный, с закрытыми глазами, будто в каком—то своём мире. Тело было расслабленным, но не безвольным. Молодое, свежее, с правильными пропорциями, чуть сутулое, но от этого только более настоящее. Кожа – влажная, с каплями, которые стекали по груди, по животу, по бёдрам. Волосы прилипли ко лбу, шея блестела, спина дышала ритмично.
Она остановилась на пороге не сразу, а как будто споткнулась о что—то невидимое, неожиданное, и замерла – не от страха, а от растерянности, словно наткнулась на нечто чужое в привычном, но тут же поняла: он не чужой, он – тот самый, её Данила, и, возможно, именно в этом заключалась настоящая, пугающая правда, которую она до сих пор отказывалась видеть.
Она смотрела на него – секунду, две, может, дольше, не в силах отвести взгляд, будто в ней отключился какой—то внутренний переключатель, отвечающий за такт и уместность. Глаза её не просто задержались – они тянулись к нему, как к чему—то неожиданно важному, и не могли оторваться, потому что перед ней был не тот Данила, которого она кормила, одевала, укладывала спать, а мужчина, взрослый, цельный, физически привлекательный, с телом, в котором не было ни болезни, ни беспомощности, – напротив, оно излучало силу, и её собственное тело отреагировало на это быстрее, чем сознание успело выстроить защиту.