Мила попыталась отогнать мысли, но они прилипли. Её ладони были влажными, спина ныла от напряжения, тело ощущалось иначе – будто проснулось в месте, где раньше спало. Она закрыла глаза и увидела то же, что и в ванной: струю воды, изгиб позвоночника, мягкие тени на коже, капли, скользящие по животу. Этот образ врезался не в память, а в тело. Он жил в ней теперь – как ощущение, как знание.
Она пыталась выдохнуть – не просто воздух, а состояние. Но дыхание сбивалось. Ей было стыдно. Ей было страшно. И в то же время – странно легко. Как будто кто—то сорвал покров и под ним оказалось нечто естественное, но забытое. Природное. Физическое. Бесстыдное не потому, что пошлое, а потому, что не умеет притворяться.
Её взгляд упал на коврик в коридоре, на край тапка, на дверцу шкафа. Всё вокруг было обычным. Слишком обычным. И от этого – невыносимым. Потому что внутри происходило нечто, что уже невозможно было отменить.
Она прошептала сама себе: «Успокойся». Стиснула пальцы. Попробовала вернуть себе ту, прежнюю – спокойную, внимательную, заботливую. Ту, которая не думает о теле Данилы, а следит, чтобы он не забыл выключить воду.
Но вместо возвращения – было дрожание в животе. Как на краю обрыва, когда всё тело знает, что падение уже началось, даже если ты ещё не двинулся с места.
Мила стала замечать, как взгляд начинает уворачиваться сам по себе. Не потому, что она боялась увидеть что—то в Даниле – а потому что боялась, что он увидит что—то в ней. Она не смотрела на него, когда он входил в кухню, не встречалась глазами, когда он задавал простые вопросы, и особенно избегала моментов, когда он касался её – не специально, а по привычке: передавая ложку, поправляя подушку, опираясь, когда натягивал носки. Всё это раньше было частью заботы. Теперь – ощущалось иначе.
Она говорила с ним спокойно, как обычно. Помогала. Объясняла. Напоминала, что зубную щётку надо смочить, что пижаму нужно вешать на крючок, а не бросать на стул. Всё – как всегда. Только теперь каждое движение, каждое слово будто проходили сквозь вязкое внутреннее сопротивление. Как будто внутри неё появилась новая плоскость, на которой всё оценивается иначе.
И чем тише становилось снаружи, тем громче было внутри.
Она пыталась объяснить себе, что это – вспышка, случайность, накопившаяся телесная пустота. Что давно не было близости, мужского тепла, взгляда, в котором можно раствориться. Что с ней такое уже бывало – не с ним, а просто с ней. Что это пройдёт. Обязательно пройдёт. Она ведь взрослая. Умная. Сдержанная.