Снова зашуршала трава. Ноги вновь скользят по липкой земле. Лёгкий бриз освежает лоб и колышет длинные волосы, перехваченные широкой полосой из истёртой облупившейся кожи.
Он миновал прогалину, отделявшую его от леса, и, продравшись сквозь переплетения дикой виноградной лозы, углубился в зелёный сумрак, царящий у подножия величественных деревьев. Из отдаления доносился глухой рокот стремительного водного потока. Слегка отклонившись вправо, он пошёл сквозь густой папоротник прямо на этот звук. Обходя гигантские заскорузлые стволы ильмов и тополей, перескакивая через узловатые корни, которые обвивали покрытые красным налётом камни, он, ускоряя шаг, быстро продвигался вперёд. Зазубренный наконечник остроги, притороченной к поясу, цеплялся за гибкие ростки вьющегося сумаха, отрывая мелкие листочки и пучки бородатого лишайника. Шум бьющейся в камнях воды нарастал, становился всё ближе и ближе, но непроницаемая стена густого подлеска закрывала обзор, не позволяя глазу заглянуть слишком далеко, словно стремилась сохранить таинственность.
Сверху, снизу, справа и слева, впереди и сзади – одна только переливающаяся разными оттенками зелень: от сине-зелёной до изумрудной. И густой, удушающе-терпкий запах испарений да мошкара, забивающаяся в ноздри, глаза и уши.
Впереди показался залитый солнцем просвет: здесь когда-то стояло большое дерево, но его корни подгнили от старости, и налетевший с моря ураган опрокинул массивный ствол на землю. Погибшее дерево давно превратилось в вереницу трухлявых остатков, съеденное грибами и мхом. Теперь эту крохотную залитую солнцем полянку посреди девственного леса покрывали, поблёскивая мясистыми стеблями и большими листьями, заросли пучки[2] и чемерицы.
Перепрыгнув через пару опутанных зелёным моховым покрывалом стволов, он обошёл поляну стороной и упёрся в непролазное переплетение ветвей черёмухи. Повертев головой туда-сюда, он заприметил разрыв в чащобе и, торопливо ступая, направился к нему. Земля совсем разбухла, кое-где были камни и кочки, похожие на странные, покрытые зелёными волосами головы. Попадались мелкие лужицы стоячей, затянутой тиной воды. А шум беснующейся речушки перерос уже в настоящий грохот, заглушивший все остальные звуки: не слышно было теперь ни шорохов листьев, ни птичьих заливистых песен, всё потонуло в гвалте бурлящей на перекатах воды. Оставалось проникнуть за черёмушник, чтобы очутиться на каменистом берегу спускающегося с гор потока. Он отцепил острогу от пояса, чтобы она не цеплялась за ветки и не затрудняла тем самым движения, подхватил её одной рукой и, пригнувшись, стал передвигаться меж сходящихся над головой тонких и гибких стволов. Шаг за шагом, отклоняя протянувшиеся к нему ветки, он преодолевал черёмушник. Вот под ногами уже показались обточенные весенними водами оголённые спилы больших валунов. Едва не задевая коленями до земли, он пролез под низко наклонённым стволом и оказался на открытом месте, прямо пред широкой россыпью округлых камней, меж которых пенилась, дробясь на мелкие рукава, кипела пузырящимися водоворотами маленькая речушка. По склонившимся над потоком стволам, цепляясь за сучья, перекинулись, точно зелёная паутина, бесчисленные щупальца змееподобных лиан. Высоко над землёй сверкали просвечивающие на солнце листья. Причудливые сполохи бликов и отражений, смешанных с прозрачными брызгами, крутились на неспокойной поверхности воды, прыгая то вверх, то вниз, перескакивая друг через друга. Он совсем недолго смотрел на этот загадочный танец переливающихся цветов и бликов, но всё равно почувствовал, как голова закружилась. Поймал себя на том, что какая-то неведомая сила увлекает его принять участие в этой игре. Он отвернулся, встряхнул головой и прошептал слова охранительного заклинания: кто знает, не проделки ли это какого-нибудь ояси