Из сумки он достал небольшую округлую лепёшку, одну из тех, что мать испекла ещё с вечера, перед тем как лечь спать, и, отщипнув от неё кусочек, отправил в рот. Быстро работая челюстями, он вдруг понял, как сильно проголодался. Ел торопливо. Даже поперхнулся. Извлёк из сумки украшенную письменами и рисунками чашку, зачерпнул воды и попил, чтобы прочистить горло. Такие чашки везут люди с Южных островов Яван, выменивая их на лахтачьи шкуры и тюлений жир у загадочного народа сисам[5].
После еды он нанизал пойманных рыб на верёвку, ополоснул руки и присел на камень, на котором рыбачил, прислушиваясь к шуму гремящей реки и вглядываясь в зелёный полумрак зарослей, наслаждаясь величественным умиротворением этого затерянного среди лесов места, где всё вокруг было камуи. Перед уходом он хотел ещё раз соприкоснуться с таинственной силой, хотел, чтобы она вошла в его плоть, напитала собой его помыслы, чтобы можно было хоть небольшую частицу её унести с собой в родной котан[6]. Он смотрел на пенистые, перехлёстывающие через камни воды реки, на замшелые глыбы, между которых выбивался маленький водопад, на гордо вздымавший кудлатую головку инау, на папоротники, подступившие к самому берегу, на деревья и ощущал, что за всем этим стоит недоступный человеческому глазу другой мир – мир камуи, мир богов и духов, населяющих всё и вся. Он вдыхал этот воздух, наполненный множеством самых разных запахов и их оттенками, чувствуя, как вместе с ним в него пробирается и нечто иное, что приобщает его к этому месту, к этим деревьям, камням и к этой говорливой речке, то, что роднит его с «хозяевами».
А потом вдруг всё поплыло: лес вокруг него завертелся, куда-то отодвинулся, вода захлестнула его и исчезла, ушёл куда-то, провалился и камень, на котором он восседал; всё смешалось: краски, предметы и ощущения, и он словно повис в пустоте…
Но вот он снова услышал завывание ветра на дальнем мысу и грозный рык прибоя в прибрежных скалах. Влажный, пахнущий морем воздух холодил лицо. Он приоткрыл веки. Взгляд упёрся в низкий потолок из оглаженных палок, крытых дерновиной. Ниже сквозь полумрак проступала каменная кладка стен полуземлянки с торчащими из щелей пучками сухой травы и мха. За спиной его из темноты раздавалось тяжёлое сиплое дыхание. В очаге пищал недогоревший уголёк, тонко-тонко, словно комар. На земле перед входным проёмом, завешанным драной оленьей шкурой, расплылось пятно тусклого света. Сбоку от входа лежали кожаные доспехи с нашитыми деревянными дощечками, которые, спустя столько времени, так никто и не очистил от грязи; рядом, подпирая стену, стояло копьё. При взгляде на оружие, он вспомнил о своём луке: где же он? Пошарил рукой возле лежака: ага, здесь. Успокоенно вздохнул и потянулся. Заныла нога: пару дней назад, когда ходил на равнину в поисках какой-нибудь дичи, споткнулся и подвернул ногу. Поморщившись от жжения в связках, повернулся на бок и сел – заскрипели жерди лежанки.