Что касается Болоховых, то они уезжать не торопились. Мать решила, что дети должны были прежде окончить школу и по примеру её старшего сына Николая – тот уехал на учёбу в город Дальний, который китайцы называли Далянем, – поступить в университет. В Сахаляне к тому времени оставалось не больше сорока-пятидесяти таких семей, но семьи эти в основном были смешанными. Впрочем, здесь всегда преобладали семьи со смешанным браком. Чисто русские же семьи составляли большие колонии только в Харбине и Дальнем. Ну, разве что ещё в Шанхае.
Мишель помнит, что, когда он жил в Сахаляне, там, за Амуром, ещё существовали казачьи поселения, где люди в основном занимались фермерством, – но то был уже их закат. Китай после победы революции стал создавать по примеру Советского Союза коллективные крестьянские хозяйства, которые постепенно вытесняли русских фермеров, потому тем ничего не оставалось, как перебираться в другие страны. Первыми уехали те, у кого было куда ехать, а главное – были деньги, а у кого их не было или кто не хотел уезжать далеко от России, те держались. Но в пятидесятые отношение к русским в Китае резко изменилось. Притом не в лучшую сторону. Как полагает Мишель, это было связано с секретными договорами между правительствами Советского Союза и Поднебесной, в результате чего и была решена участь белоэмигрантов. Русские стали массово покидать Китай. При этом мало кто знает, что в те времена был в ходу этакий обмен, когда китайцев, что жили в Советском Союзе, отправляли на свою историческую родину, а русских – на свою. Так, без всякого на то согласия – только волевым решением.
– Ну а Харбин?.. Как вы оказались в Харбине? Вы же, кажется, в начале нашего знакомства назвали себя именно харбинцем… – аккуратно, так, чтобы мой собеседник не потерял нить повествования, обращаюсь я к нему.
– В Харбин как попал? – переспрашивает Мишель, делая знак мне наполнить рюмки. – После того, как мы остались без отца, мать решила, что лучше будет, если мы уедем в большой город, где бы она могла найти приличную работу. А время было смутное. Революционный порядок коммунисты ещё не успели навести, поэтому жизнь человеческая ничего не стоила. В пути могли и арестовать нас, и ограбить, и даже убить.
Он на минуту умолкает – будто бы копается в памяти. Я чувствую, как это тяжело ему даётся. Другое дело, если бы он каждый день занимался воспоминаниями, тогда бы у него, быть может, выработалась привычка не чувствовать боль, а тут он лишён был этого противоядия.