Сумарлитр приходил каждый день, чтобы учить ее местному языку, который давался Велимире очень легко. Уже через две недели она могла перекидываться парой фраз с Фрейей и Йоргеном. Сумарлитр был добрым, тактичным и мудрым человеком. Он рассказывал, что родился в Новгороде, был сыном простого человека и прислуживал в монастыре. Он не был монахом, но жил бок о бок с ними и отвечал за обеспечение порядка, чистоты и качественного питания. Словом, был на побегушках. Он многому научился у тех людей, но сейчас уже и не вспомнит чему. Однажды на монастырь напали. Они были все как один – рослые, крепкие, сильные и дрались, как их боги. Монахи сразу сбежали, спасая иконы, а Сумарлитр спастись не успел. Его ранили во время грабежа и забыли о нем. Он чуть было не умер, но они забрали его к себе и вылечили. Сумарлитр научился у местного ученого человека читать, писать и говорить по-здешнему. Сейчас никого из тех, кто выходил Сумарлитра, нет в живых. Но есть их дети. И дети их детей. Сумарлитру разрешили построить дом на краю деревни, и он стал здесь одним из самых уважаемых людей, и, что важнее, своим. Все любили Сумарлитра и доверяли ему самые сокровенные тайны.
Сумарлитр сидел с Велимирой подолгу. Разговаривал то на местном, то на русском.
– А вы скучаете по дому? – спросила однажды Велимира.
Сумарлитр, как с ним часто бывало, задумался и стал не мигая смотреть светлыми голубыми глазами в одну точку. Велимира ждала и молчала. Так продолжалось пару минут. Наконец он вздрогнул и сказал на местном:
– Ты слушай и запоминай слова. Что непонятно – спроси. Сначала все странно было, непривычно…
Велимира прервала его и спросила про слово.
– Так вот, непривычно, да. Запомни. И домой хотелось, и снились места родные по ночам, – снова перевод, – но это прошло… – он внимательно посмотрел на Велимиру, убеждаясь, что ей понятно все, что он сказал. – И у тебя пройдет.
Вдруг на глаза навернулись слезы, и Велимира почувствовала, что сейчас она не в силах сдерживать чувства. Она рассказывала быстро, почти не дыша. Она старалась говорить на местном, но иногда нечаянно переходила на русский. Сумарлитр не исправлял.
– Я, понимаете, я… Я не хочу домой, совсем не хочу. Я говорила уже всем, почему ушла… И меня ничего хорошего дома не ждет. Они думают, я умерла. И мне, Велимире, правда надо умереть, чтобы родиться заново. Знаете, я решила: хочу новое имя. Хочу знать все здешние легенды и сказки. Хочу здесь остаться. И чем больше я об этом думаю, тем лучше, разумнее мне это кажется… Но ночью… Я часто вижу дом свой, горящий, родительский. И мамин голос слышу, она поет мне. И под песню грустную дом горит. Весь в огне, дым черный, от него пепел на снег белый сыпется. Я в детстве часто такой сон видела… а потом я вижу свою деревню. Как я ее оставила – маленькую, в снегу. И мне холодно. А вдруг и она горит. Вся-вся. Понимаете, алым пламенем… – слезы душили ее, в глазах отражался ужас, она заново переживала свой сон, – и опять пепел на снег сыпется… И песня грустная, мамина. Такая протяжная, а плакать хочется… и я бегу, бегу дальше от песни, а она за мной… Знаю ведь, виновата перед Богом, и бегу… А там снег, снег, и песня все та грустная, и мама… Я лица ее не помню, голос только и руки. Мягкие, и голос мягкий. И я бегу, но голос за мной, и холодно, и снег в глаза белый, и голос все мамин… И страшно… А просыпаюсь в слезах вся… Молюсь, молюсь, но назавтра опять вижу…