Соларина.
Гоголь его даже не заметил.
– Итальянская кожа, – продолжал Бродский. – То, что нужно советскому
шахматисту, – добавил он с сарказмом. – Не возражаете, если я загляну
внутрь?
Соларин пожал плечами. Бродский положил портфель на Колени, открыл и
принялся исследовать его содержимое.
– Да, кстати, кто была эта старуха, которая отошла от стола когда я
появился?
– Просто какая-то старая леди, – сказал Гоголь. – Просила отсыпать ей
сахарина.
– Не так уж он был ей и нужен, – проворчал Бродский, копаясь в бумагах.
– Она ушла сразу, как только я появился.
Гоголь посмотрел в ту сторону, где сидела женщина. Она ушла, и на
столике осталась одинокая чашка.
Бродский положил бумаги обратно в портфель и вернул его Соларину. Затем
он со вздохом взглянул на Гоголя.
– Гоголь, ты кретин, – обыденным тоном, словно речь шла о погоде,
констатировал он. – Наш драгоценный гроссмейстер трижды обвел тебя вокруг
пальца. Сначала – когда допрашивал Фиске незадолго до его смерти. Затем -
когда вышел, чтобы забрать этот портфель, в котором теперь ничего нет, кроме
пустого блокнота, нескольких пачек чистой бумаги и двух книг по нефтяной
промышленности. Очевидно, все ценное оттуда уже изъяли. А минуту назад он
под самым твоим носом передал эти записи агенту, прямо здесь, в фойе.
Гоголь покраснел и поставил на стол свою чашку.
– Но уверяю вас…
– Не нужны мне твои заверения, – отрывисто бросил Бродский и повернулся
к Соларину. – Секретарь сказал, что мы должны установить контакт в течение
двадцати четырех часов, или нас отзовут в Россию. Если этот турнир отменят,
наша легенда полетит к чертям. Рисковать нельзя. Вряд ли нам, поверят, если
мы скажем, что решили задержаться в Нью-Йорке, чтобы походить по магазинам и
купить портфели из итальянской кожи, – усмехнулся он. – У вас двадцать
четыре часа, гроссмейстер, чтобы выйти на вашего человека.
Соларин посмотрел Бродскому прямо в глаза. Затем холодно улыбнулся.
– Можете доложить секретарю, уважаемый, что я уже получил нужные
сведения, – сказал он.
Человек из КГБ молча ждал, что Соларин продолжит. Когда тот больше
ничего не сказал, Бродский вкрадчиво поторопил его:
– Ну же? Не томите нас неизвестностью.
Соларин посмотрел на портфель у него на коленях. Потом на самого
Бродского. Лицо шахматиста напоминало бесстрастную маску.
– Фигуры в Алжире, – сказал он.