– Бабушка… – начала я, но мать резко повернулась.
– Она даст тебе то, что ты заслуживаешь.
Отец ждал у двери, сжимая в руках нож с черным лезвием. Его взгляд скользнул по моему лицу, задержался на алом шелке плаща. Лицо исказилось гримасой, но он промолчал.
– Ступай, – бросил он, кинув нож в мою корзинку, отодвигая засов.
Дверь скрипнула, впустив рассветный ветер. Воздух пах снегом и гниющими листьями. Я сделала шаг, ожидая, что отец в последний момент схватит меня за волосы. Но он лишь прошипел в спину:
– Если вернешься – убью.
Тропа вилась меж деревьев, как змея. Я шла, не оглядываясь, но спину будто жгло ощущение их взглядов – материнского пустого, отцовского ядовитого. Дом растворялся в тумане, будто его и не было.
Алый шелк развевался на ветру, как знамя. Я засмеялась лишь войдя в лес. Плакала то ли от счастья, то ли от неизвестности уходя все глубже. Потом запела – тихо, словно крадя звуки у леса. Голос дрожал, но эхо подхватывало мелодию, унося в чащу.
И только когда солнце поднялось выше, я поняла:
Мать не дала мне карты.
Корзина матери лежала у моих ног, как обвинение. Я перерыла ее в третий раз, вытряхивая крошки заплесневелого хлеба на мох. Нет. Ни карты, ни даже клочка пергамента с закорючками.
Я встала, впиваясь взглядом в тропу, что вела обратно к дому. Туман уже поглотил следы моих шагов, будто лес стер память о моем уходе. Деревья шептались кронами, ветви сплетались в решетку. Где-то в глубине каркнула ворона.
– Нельзя возвращаться, – прошептала я, сжимая кулаки.
Ногти впились в ладони, боль вернула ясность. Иди вперед. Ты знаешь название поселения. Северное ущелье. Всего-то…
Но лес не был похож на карты из отцовских книг. Здесь не было указателей, только корни, выпирающие из земли, как кости древних великанов. Я потрогала амулет на шее – железный шип, обмотанный материнскими волосами. «Он отведет зло», – сказала она, запихивая его мне в руку. Но сейчас он жег кожу, будто предупреждая.