Запах дыма от очага въелся в стены, как проклятие. Я стояла у плиты, помешивая овсяную кашу, и следила, чтобы она не пригорела. Малейший намек на гарь – и отец снова заведется. Его гнев был похож на зимнюю бурю: внезапный, сокрушающий, оставляющий после себя ледяную тишину.
Из-за двери в глубине дома доносилось бормотание. Мать молилась. Снова. Ее голос, прерывистый и хриплый, напоминал скрип ржавых петель. Я не знала, каким богам она кланялась в той комнате с заколоченными окнами. Когда-то пыталась подсмотреть, но отец поймал меня у порога. После порки я две недели не могла сидеть.
Капля пота скатилась по виску. Я вытерла лицо краем фартука, стараясь не запачкать его мукой. Платье – серое, грубое, как мешок – чесало кожу, но жаловаться было нельзя. «Красота – грех», – говорила мать, затягивая шнуровку на моей спине так, что ребра трещали.
Дверь в молитвенную скрипнула. Я замерла, ложка задрожала в руке. Мать вышла, опираясь на косяк. Ее лицо, обычно бледное, как воск, сегодня отливало мертвенно-серым. Волосы, заплетенные в тугую косу, казались чужими – будто их приклеили к чужому черепу.
– Миранда… – Она произнесла мое имя так, словно это было заклинание. – Отец скоро вернется.
Я кивнула, наливая в кружку воду из кувшина. Руки дрожали. Сегодня утром, пока мать молилась, я украдкой выглянула в окно. За забором, в трех шагах от нашего дома, росла дикая роза. Ее алые лепестки казались каплями крови на фоне серого неба. Я мечтала сорвать один, спрятать под подушку… но услышала шаги матери.
– Садись, – приказала она, указывая на скамью в углу.
Я послушалась, вжавшись в тень. Солнечный луч, пробившийся через щель в ставне, лег на пол полосой пыльного света. Мать села за стол, ее пальцы нервно перебирали края молитвенника с обтрепанными страницами. На обложке – знак, который мне запрещали разглядывать: переплетенные змеи, кусающие собственные хвосты.
Хлопнула входная дверь. По спине пробежали мурашки. Отец вошел, сбрасывая на пол связку дров. Его сапоги, покрытые грязью и чем-то темным, что я боялась назвать кровью, грохотали по половицам.
– Опять она сидит как привидение? – Его голос прокатился по кухне, как гром.
Я прижала колени к груди, стараясь стать меньше. Отец снял плащ, и я увидела, что рукава его рубахи порваны. На костяшках пальцев – свежие ссадины.
