Любое действующее судно представляло из себя густой город-кают. Жители полностью соответствовали званию горожан: голосовали, воровали и имели какие-то права. Город-кают живёт по закону, где все от мала до велика работают. Миша родился после того, как город стал отражением коммунистического строя, и оказался с вольно интерпретируемой фамилией – Мишаня Беспамятный.
Город кишел людьми, которые мало понимали, что реальность склеена из живой стены согласных тесниться, а за бортом – нереальность, которую тоже можно расчистить для житья: незаселённые площадки-платформы и опустошённые нефтяные вышки, но они требовали реставрации, а это отнимает рыбли.
Не осталось приветственных обжитых островов-платформ. Вколоченные в воду маленькие королевства пшеницы и злаков хорошо знакомы с желудочной историей и дожидались помора рыбы, чтобы, как ни странно, требовать больше рыблей. Искусственные острова представляли собой унитарные государства, а мир в их представлении – рыбная колония.
Каютные горожане называли островитян «none-people». Островитян недолюбливали за игру на хлебе насущном и несправедливую пропорцию – тонна рыбы за триста кило муки. Именно это отражало, насколько островитяне и каютные живут в разных измерениях. Пора понять рыбным колониям, что нужно развивать ракушечное хозяйство и наплавное фермерство. Рефлексия с мукой лишила сначала экзотичности подобной идеи, а затем опустила до смехотворности.
Одна часть плавбазы освещалась керосиновыми лампами, другая треть – полезная в технологическом понимании запитывалась от дизель-генератора. На жирующей трети рассматривались селекционные модели спирулины, подводных злаков. Консилиумы ихтиологов и агрономов походили на конформистский клуб толстяков – для голодающего люда это было равносильно смерти – вещали, что скоро станет невыносимо съедобно, так сладко… но ещё быстрее наступили селёдочные войны с островитянами. Это обернулось вхождением на диету двухсот грамм филе в день.
Мишаня так и остался Беспамятным, чтоб подчеркнуть личностную неприкосновенность. Он мог без труда стать «Каспийскими» или «Азовским», но не хотел ложиться под унифицированное паспортное клеймо, а хотел родовой неприкосновенности и настоящести. Сдерживало и существование в единой идеологической плоскости, чтоб не выделяться и не смущать ближнего, коих из-за тесноты на плавбазе на каждом шагу, плюс некоторые – фантомные граждане засели в форме дежавю. Мишаня знал, это маршалы прошлого – достойные. Но вот где он их видел среди воды и пеликанов? На островитян непохожи – не та порода. Оставалось загадкой, страшной, с характерной атрибутикой исторического человека – смартфоном и беспроводными наушниками.