Потом он подходил ко мне, брал меня за руки, и, смотря в глаза, уже мягким голосом говорил:
–Наташенька, моя родная, моя взрослая и умная девочка! Мы очень переживали! Не пугай нас так больше!
Я, конечно же, обнимала папу, из моих глаз текли горькие слёзы, мне так было его жалко. Потом я выбегала из кабинета и обнимала маму и Аннушку и говорила, как сильно их люблю, обещала, что такое больше не повторится. Потом мы всей семьёй пили чай с пирожками и уже обсуждали судьбу бедного котёнка со смехом и радостью. И я честно, честно, давала себе слово, что больше никогда не расстрою своих родным и любимых. Но где-то в глубине души, я всё-таки искренне не понимала, почему мой такой добрый поступок вызывает негодование у близких. Разве не доброте и состраданию, чести и достоинству учил меня отец. Почему же они не понимают, что я не могла поступить иначе. Что я не могла оставить бедного маленького котёнка замерзать во дворе.
Так, я сидела у камина, вспоминала своё детство и вдруг вспомнила казус, который произошёл со мной недавно на ступенях института, когда я оступилась и сломала каблук, оказавшись в руках молодого мужчины с глазами тёмно-янтарного цвета. Я сидела у камина, с чашкой вкусного ароматного чая и ещё не знала, что через несколько в моей жизни произойдут события, которые полностью изменят её.
На следующий день дождь прекратился, и из-за облаков робко выглядывало солнце.
Я пошла, прогуляться вдоль залива. Ветер не собирался стихать, и я накинула на плечи мамину шаль. Песок под ногами был мокрый, и от этого было легко идти. Я шла по берегу, оставляя за собой следы. Чайки нервно кричали, видимо, им не нравилось, что в их размеренный ритм ворвалась я, да ещё шла и напевала себе под нос какой-то весёлый мотив. Было легко и беззаботно. Пляж был пустой. После непогоды ещё никто не решился выйти на прогулку. Через два дня выходные. Приедет Сергей, и мы сможем с ним целый день гулять по берегу. А если распогодиться, так ещё и позагораем. Я очень любила лежать на старом покрывале, на горячем песке и дремать под лучами горячего солнца. Аннушка меня всегда ругала и говорила: «Негоже, девушки из приличной семьи ходить, как эфиопы».
Именно Эфиопы, говорила Аннушка. Она почему-то боялась, слово негры и афроамериканцы. И всегда крестилась на старый манер, когда по телевизору видела чернокожих людей. Мне было очень смешно наблюдать за ней, и я иногда поддразнивала её приговаривая: