Его грехи его настигли.
Сначала он сидел у себя в комнате, чтобы не встречаться с Конни: не хотел ей лгать. Старался не пить – не получалось. Он понимал, как опасно распускать язык. Конни всегда видела его насквозь, голова у нее варила всегда, даже когда она была совсем малышкой. Бывало, называла его Гиффордом, покупатели смеялись. И разве он не замечал в последние дни, как она стала по-другому смотреть на него, когда думала, что он не видит?
Он знал: она пытается вспомнить. Если бы он мог сказать ей, почему самое безопасное – это забыть!
Именно этого он боялся больше всего на свете. Ведь если ее воспоминания хлынут наружу, как сквозь трещину в плотине, – как знать, чем это закончится?
Что он рассказал ей днем? О чем спьяну проболтался? Они разговаривали – это он помнил. Но то, что было сказано, совершенно стерлось из памяти. Она заставила его говорить, рассказать о том, о чем нельзя было рассказывать. Он похолодел от страха. Какие тайны он выдал?
Ему было худо, он был весь в синяках с головы до ног. Не нужно было выходить из комнаты, но он не мог больше высидеть под замком, наедине с виноватыми мыслями и скорбящим сердцем.
Десять лет. Вот сколько он живет с последствиями всего этого. Ничего дурного, думал он. Четверо благовоспитанных джентльменов хотят провести особенную ночь. Ночь, которая запомнится.
Гиффорд закрыл лицо руками.
Все эти годы он молчал. Все эти годы брал их деньги и тратил с пользой. Как надо тратил. У них не было причин преследовать его, разве не так? Он не хотел больше вспоминать: от напряжения заболела голова.
Эти мельком виденные каштановые волосы в воде…
Не может быть. И на кладбище – не может быть. Она мертва. У него есть письмо, там ясно сказано.
Канун Святого Марка, ночь призраков…
* * *
Гиффорд не знал, сколько времени прошло, пока он то приходил в сознание, то снова терял его; точно сказать было трудно. Знал только, что, когда очнулся в очередной раз, все чувства слегка обострились. Запах сырых кирпичей и пыли.
Перья… Он провел пальцами по подбородку, чувствуя, как царапается многодневная щетина. Непонятно, куда девалась шляпа. Пиджак был на нем.
Охваченный внезапной паникой, он попытался встать. Усилием воли заставил ноги слушаться и поднялся, опираясь спиной на кирпичную стену. Протянул руку и нащупал прохладную поверхность стеклянного колпака. Краткий миг мужества мгновенно угас. Теперь он вспомнил.